Я вытянулся, как на смотру, представился по всей форме. Он кивнул на стул для посетителей. Я сел, держа фуражку на коленях, волнуясь, как мальчишка, не подозревая ни черта…

Он не тянул — положил предо мной лист машинописи, сказал сухо:

— Ознакомьтесь и распишитесь, полковник.

Просто «полковник», без «товарища». Ну что же, быть может, попросту полное и законченное хамло — попадались мне на войне и такие начальнички… Я стал читать — и глазам своим не поверил, пришлось перечитать еще раз, медленнее.

Ну никак это не могло быть обо мне! Как говорится, и близко не лежало. Однако бумага составлена по всем правилам: выписка из приказа министра внутренних дел. Полковника такого-то уволить в запас без права на пенсию по выслуге лет за… Твою мать, холера ясна! За систематические и серьезные упущения по службе, неоднократно проявленную халатность и совершение ряда поступков, порочащих честь и достоинство советского офицера!

Не было ничего подобного! Ни разу. За мной, как у многих, числилось некоторое количество мелких промахов и мелких провинностей, но не было ничего, что дало бы повод для такой формулировки, все выговоры так и остались устными, без занесения в личное дело. А вот благодарности там значились, в том числе одна от Верховного.

Я вскипел, как перестоявший чайник, — но постарался этого не показать, не первый год служил.

Хотел всего-навсего, нисколько не повышая голоса, поинтересоваться, нет ли здесь ошибки, потому что я никак не заслужил такого…

Он не дал мне и слова сказать: категорическим жестом поднял ладонь, осведомился так же сухо:

— Служебное удостоверение при вас? Личное оружие, я вижу, взяли…

— Так точно, — сказал я. — Согласно указанному в вызове, имею при себе удостоверение и личное оружие…

Когда я ватными руками выложил перед ним удостоверение, пистолет рукояткой к нему, запасную обойму из кармашка в кобуре, он быстренько убрал все в ящик стола с таким видом, словно опасался, что я брошусь отбирать, продолжал:

— Немедленно отправляйтесь в сто седьмой кабинет, там сфотографируйтесь, три на четыре с уголком. Дождитесь фотографий и с ними — в триста сорок шестой. Военный билет офицера запаса для вас уже готов, осталось вклеить фотокарточку и поставить печать, это сделают там же. И можете считать себя свободным. Все ясно?

Я был в такой оглушенности, что не ответил, как полагаясь по уставу: «Так точно!», лишь кивнул. Генерал сказал с непонятным выражением лица:

— Когда-нибудь поймете, полковник, что вам чертовски повезло. Один крохотный шажок вас отделял от категории «бериевские пособники». Попади вы в нее, с вами обошлись бы покруче… Я вас более не задерживаю, можете идти…

Вышел я, кое-как откозыряв, форменным образом поплелся по коридору, едва ли не налетая на проходящих, — не умещалось происшедшее в сознании, хотелось проснуться, но это ведь был не сон.

Какой, к чертовой матери, бериевский пособник? Если подумать, я был совсем недолго «бериевцем», а потом почти десять лет «абакумовцем», и еще два года, если придерживаться той же терминологии, «игнатьевцем». Забегая вперед, скажу: хотя Абакумова арестовали еще при Сталине и при Хрущеве отчего-то не выпустили, а расстреляли, никто никогда не устраивал охоту на «абакумовских пособников». И уж тем более на «игнатьевских»: Игнатьев мелькнул по МГБ этакой серой мышкой: с партийной работы пришел, на нее и вернулся после упразднения министерства…

Покинув здание с удостоверением офицера запаса в кармане и пустой кобурой, я только на улице в полной мере осознал, что родная контора меня вышвырнула, как нашкодившего щенка, без всяких на то оснований замазав дерьмом с ног до головы.