– Все когда-то в первый раз случается, – отвечал Зимобор. – Платите по белке с рала и приезжайте в Смоленск торговать, плывите мимо нас вниз хоть до Греческого моря – добро пожаловать.

– Мы на Днепр не ходим, Велес с ним, с Греческим морем! Бывает, с Юл-реки торговые гости приезжают…

– Так что ж, хазарскому кагану дань платить хотите? – презрительно бросил Красовит. – А перед дедами не стыдно, а, борода?

Что касняне торговали через Юл-реку, было истинной правдой. Велев обыскать село, Зимобор вскоре в этом убедился. Везде были приготовлены меха – соболи, куницы, бобры, мед в кадушках.

– Кому приготовили? – спрашивал Зимобор. – Неужто правда хазарам платите?

Эти товары, явно приготовленные на вывоз, его сразу насторожили. Если у смоленского князя есть соперник в этих местах, это осложняет дело.

– Платить не платим, – отвечали хозяева, – а хазарские гости да булгарские, бывает, торгуют.

Это походило на правду: у некоторых женщин и девиц в ожерельях висели арабские дирхемы с приклепанными ушками – новые, полученные, как видно, в обмен на товары совсем недавно. Рассудив, что для продажи касняне приготовили излишки, Зимобор забрал из них половину и под угрюмыми взглядами приказал грузить на сани. Касняне ворчали, что, пока у него не заключен ряд с каснянскими родами, на поборы он не имеет права, и Зимобор в душе признавал их правоту, но не имел времени на долгие переговоры. Так всегда и делается: тот, кто в силе, забирает то, что ему нужно, а все уговоры только закрепляют существующий порядок. Если бы он не имел сил забрать их меха, касняне ни на каком вече не согласились бы их дать, а раз он в силе, вече не в силах ему помешать.

Два села, где правили Росляк и Черняк, стояли совсем близко одно от другого, и смоленская дружина обошла их в один день. У Черняка заночевали. Ночь прошла почти спокойно. Одно не давало спать – всю ночь под окошками мяукала кошка, да так пронзительно и противно, что из каждой избы по два-три раза кто-то выходил, пытаясь ее прогнать. Однако никакой кошки не было, и никто из дозорных, остававшихся у костров снаружи, ее не видел.

– Домовой балует, нам спать не дает! – ворчали смоляне.

– И то ясно! Мы-то ему чужие, за своих ему обидно.

– Да пусть мяучит, не начал бы душить!

– Молчи, Братила, а то надоумишь! Пусть тебя первого тогда душит!

– От слова не сделается! Защити, Перун-батюшка, от нечисти домовой, от мары полуночной!

От кошачьего мяуканья у всех наутро болела голова, люди не выспались. Но этого было мало. Мешки с зерном, вчера отмеренным и приготовленным к вывозу, оказались разорваны в клочья, овес и рожь были рассыпаны по амбару. Все это безобразие густым слоем покрывал мышиный помет.

– Вот дела! – Десятник Судимир, увидев это, в изумлении хлопнул себя по бедрам. – Теребеня! Кудряшка! Людина! Что же это делается! Да как же вы сторожили, кикиморы чудовы!

– Сам ты кикимора! – обиделся Людина. – А мы как надо сторожили!

– Где же как надо, когда мыши все зерно сожрали! Одно дерьмо оставили! Как я дерьмо князю покажу!

– Да где… – начал Кудряш, но увидел изгаженные тряпки, в которые превратился вчерашний мешок, и оторопел. – Да не может такого быть! Что же я… Да не, быть не может!

– Это колдовство, конунг! – услышав о печальной судьбе зерна, уверенно заявил Хродлейв.