Открытие клетки души на этот раз было труднее, чем раньше. Петли ее немного скрипели. Волк уклонялся, желая остаться спокойным. Он пришел, когда его поманили, и ответил на зов, но это был более старый волк, медленный волк, который колебался и не желал новой боли.

Потому что боль была единственным, что не уменьшилось. О, нет, она стала лишь многократно сильнее. Сегодня волку предстояло тяжелое перерождение, и тяжелым будет повторное рождение для Майкла Галлатина, если таковое состоится. Старые кости — как для волка, так и для человека — изменялись медленнее. Боль была изысканной. Боль, которая приносила с собой ароматы, звуки, цвета и формы, и — в результате настоящего взрыва ощущений — для обычного человека она была почти невыносима.

Почти…

Но с ней всегда приходила сила. И пусть поначалу превращение отбирало силы, тому, кто выдержит, оно отплачивало сторицей. Это все еще было альфой и омегой волка, и даже сквозь эту боль превращение из человека в волка и обратно стоило того, чтобы его совершить.

Майкл прошел мимо темно-зеленого «Рендж-Ровера». Он изменился, став перед своей церковью. Изменился в темноте под желтой косой луны, висевшей среди облаков. Изменился под светом миллиардов звезд. Да, боль была ужасной и, может, даже заставила его пролить несколько слез, но он изменился.

Он никогда не просил об этом. Никогда не мечтал об этом, будучи восьмилетним мальчиком в России, когда следовал за дрейфовавшим прочь от него белым воздушным змеем, уводившим его все дальше в лес, столь напоминавший тот, в который он собирался отправиться сейчас, здесь, в Уэльсе. Нет, он никогда не просил об этом. Такая судьба была навязана Майклу против его воли.

И теперь, когда он обратился в зеленоглазого волка, шерсть на боках которого была уже больше серой, чем черной, двигаясь немного скованно за счет прошлых травм, он задумывался, что все эти годы он был не столько лесным охотником, сколько пустынным странником. Похоже, таковой была судьба всех представителей рода человеческого — странствовать в пустыни. Некоторым навязывали ее, а некоторые не хотели долго ждать и выбирали ее сами. А ведь пустыня может быть смыслом жизни любого человека с первых дней и до самого конца. Можно рассматривать любую пустыню, но это, так или иначе, будет пустошь без начала, без края и без опорных точек или мест для отдыха. Это было место жестоких требований, где каждая ошибка могла стать фатальной. Это было место, которое продолжало день ото дня пытаться заставить человека пасть ниц и сделать его настолько одиноким, что сердце его разбивалось на тысячи кусочков. Майкл чувствовал себя таким странником, сидя в своем кожаном кресле в здании бывшей церкви, и сердце его действительно разлеталось на мириады осколков, когда он вспоминал имя одной женщины и ее прикосновения в ночи.

Майкл не мог отправиться туда. Не в то место, где она могла бы дождаться его хоть когда-нибудь.

Ибо что есть ликантроп в глазах Божьих?

Поэтому он опустил свою волчью голову, и его волчье тело двинулось вперед. И хотя старая боль травм и не утихнувшая боль от обращения все еще замедляла его, он влетел в лес почти беззвучно с огромной скоростью, а глаза его принялись отслеживать каждое движение в хитросплетениях древесных стволов и густой листвы. Они были здесь. Они были близко. Сегодня вечером в эти края придет смерть.

Смерть всегда сидела у него на плече, всегда смотрела на него сквозь маски лиц множества его врагов. Пока он бежал, разыскивая убийц в валлийском лесу, он размышлял о своих злоключениях на карибском острове Огастина Мирё — промышленника, который продал свою душу и свои планы ракетно-ядерного вооружения китайцам. Он думал о своей борьбе против созданного наркотического яда под названием «Хамелеон», который родился в Париже, переехал в Рио-де-Жанейро и завершил свой жизненный путь в джунглях Амазонки.