— Не равняй с ними Мейрхофера. Он отличный дядька, но все эти господа происходят из старых, а то и древних семей. У них за ужином подают по шесть блюд. А то и все восемь. И не блюда это называется, а перемены.

— Я могу приготовить тебе столько же, — возразила Клара.

— Нет, дорогая моя, отнюдь, я о таком даже не помышляю. Тут нужны фамильные рецепты, мейсенский фарфор, венецианского стекла бокалы.

— Венецианского стекла бокалы? — переспросила Клара. Этот разговор ее, к собственному изумлению, несколько расстраивал.

— Вот именно. Если по ним щелкнешь пальцем, они звенят.

Его и впрямь однажды пригласили на званый ужин. И он отправился туда в одиночестве. Клара осталась дома следить за детьми. Когда он вернулся, Клара сказала, что им тоже, наверное, имеет смысл устроить званый ужин.

— У них водопровод и канализация, — возразил на это Алоис. — Ванная у них это тебе не сарай в саду. И на двери в нее нет дыры в форме полумесяца, чтобы не сидеть в темноте. Наши новые друзья — даже если допустить, что они нам и впрямь друзья, — поглядев на то, как мы живем, назвали бы это… забавным. — Он никогда не употреблял этого слова в таком контексте; благовоспитанный немец говорит: «Забавно!» («Komisch!»), когда на самом деле ему противно. — Нет, — продолжил Алоис, — таких людей мы к себе пригласить не можем. Что, если кто-нибудь из них спросит: «А где тут у вас ватерклозет?» Что мне ответить? Сарайчик в саду, а что на Двери — дырка, не обращайте внимания, никто не подсмотрит?

6

Тридцатого января, через пять месяцев после того, как Адольф поступил в реальное училище, Клару туда вызвали.

Возвращаясь домой на конке, она жмурилась, чтобы не расплакаться, и старалась набраться мужества рассказать Алоису о том, что оценки Адольфа просто ужасны.

Алоис узнает об этом на следующий вечер, уже поняв, что заканчивающееся 1 февраля стало для него не просто кануном горькой годовщины смерти Эдмунда, но и днем ужасным в ином отношении. Потому что, прогуливаясь в безрадостных мыслях по городу, он встретил Иосифа Мейрхофера, а тот повел себя весьма необычно. Увидев Алоиса, бургомистр оставил лавку на попечение продавца (чего он никогда не делал, если его, конечно, не призывали дела в магистрате) и пригласил отставного таможенника в ближайшую пивную.

Здесь они поговорили о годовщине смерти Эдмунда — двое добрых людей, охваченных вполне естественными чувствами, а потом бургомистр повел себя и вовсе странно.

— Вы должны пообещать мне, что не казните гонца, приносящего дурную весть, — сказал он едва ли не впервые в жизни. Во всяком случае, Алоис слышал такое впервые.

— Такая участь вам не грозит, — удивившись, ответил Алоис, но на душе у него заскребли кошки.

— Должен сначала осведомиться, есть ли у вас старший сын, названный в вашу честь?

Алоис схватил бургомистра за руку с такой силой, что на запястье у того появились пятна. Смущенно улыбнувшись, Мейрхофер высвободил руку.

— Ну вот, — сказал он. — Казнь уже состоялась. — Он подержал занывшую руку на весу. — Ладно. Все равно придется сказать. Пришел циркуляр, разосланный по всему округу. Ваш сын попал в тюрьму.

— В тюрьму? Но за что же?

— Мне искренне жаль. За кражу. Алоис мучительно прочистил горло.

— Я не верю, — сказал он. Но, разумеется, поверил.

— Вы можете навестить его. Если, конечно, захотите.

— Навестить? Вот уж не собираюсь!

Ярость переполняла Алоиса, он обливался потом и с колоссальным трудом удерживал себя от того, чтобы не сорваться на крик.

— Самым трудным решением в моей жизни стал отказ от старшего сына, — собравшись с силами, заговорил он наконец.