Должен вас удивить. Меня подобные мысли не одолевают. Начать с того, что я не сомневаюсь в том, что понимаю Гитлера. Понимаю, потому что хорошо знаю. Повторяю для дураков: я знаю его как облупленного. Как выражаются в своей неизбывной вульгарности американцы (а я не побрезгую повторить), мне известно, что он жрет и чем срет.

И тем не менее я тоже в известной степени одержим Гитлером. Пусть это и одержимость совершенно иного рода. Когда я думаю о том, что собираюсь поведать читателю все, что знаю, меня охватывает волнение, какое испытывает человек, вознамерившийся в глухой ночи броситься с отвесной скалы в чернильно-черную воду.

Однако давайте условимся, что вначале я буду делиться с вами информацией крайне осторожно — и только в той мере, в какой она была доступна в 1938 году члену спецподразделения СС.

Пока вам хватит и этого. Речь идет о частностях, связанных с его семейными корнями. В особом отделе IV-2a, как я уже написал, царила обстановка невероятной секретности. Да и как же иначе? Нам ведь вменялось в обязанность, задавая свои вопросы, искушать сокровенные глубины. Мы жили в постоянном страхе наткнуться на ответы, способные в своей смертельной ядовитости поставить под угрозу само существование Третьего рейха.

С другой стороны, мы были облечены особым доверием. Стремясь нарыть факты, пусть и факты опасные, мы исходили из того, что всегда сможем подкорректировать их таким образом, что их обнародование вызовет у населения дополнительный взрыв патриотизма. Хотя, разумеется, априорных гарантий того, что мы окажемся в силах управиться с каждым из наших эвентуальных открытий, не было. Мы вполне могли наткнуться на что-нибудь взрывоопасное. Чтобы ограничиться одним примером: был ли евреем дед Адольфа Гитлера по отцовской линии?

 4

Таков был один из вопросов. Но и остальные звучали едва ли не столь же рискованно. На протяжении какого-то времени мы исследовали наполовину комический, но оттого ничуть не менее деликатный слух о монорхидизме. Действительно ли наш фюрер принадлежал к тем несчастным и, как правило, гиперактивным людям, у которых имеется только одно яичко? Само собой, не остался без внимания тот факт, что, позируя перед фотокамерой, Гитлер прикрывал рукой пах классическим жестом страдающего монорхидизмом человека, движимый вполне объяснимым стремлением защитить единственное яичко. Но одно дело подметить такую психическую уязвимость, и совершенно другое — ее верифицировать. Конечно, легко было бы дознаться до правды, допросив тех немногих женщин, которые имели интимные контакты с фюрером, и при этом на тот момент (в 1938 году) оставались в живых, но как в этом случае было бы избежать крайне нежелательной для нас огласки? А что, если до самого Гитлера дошел бы слух о том, что несколько офицеров СС лезут, фигурально выражаясь, грязными лапами ему в мошонку? В результате нам пришлось полностью отказаться от этой линии наших расследований. Как отчеканил в приказном тоне Гиммлер, «если выяснится, что наш обожаемый фюрер является инцестуарийцем первой степени, то вопрос о монорхидизме выпадет из повестки дня. В конце концов, монорхидизм — типичный побочный продукт одноюродного инцеста».

Поставленная задача была ясна. Нам предстояло удостоверить наилучшее объяснение легендарной воли фюрера — присутствие в его происхождении драмы крови.

Хуже того, надо было исследовать заранее отвратительную нам возможность того, что дед Адольфа Гитлера по отцовской линии мог оказаться евреем. Такой поворот событий не только полностью похоронил бы теорию Гиммлера, но заставил бы и нас самих замести следы во избежание грандиозного скандала.