Потом тревожное вломилось в личное: сам Миша, предмет робкого восхищения и зависти, придержал Малого Букера и спросил:

– Так ты, выходит, писательский отпрыск?

Букер глотнул и закивал, не отвечая словом. Он чувствовал, что слияние уже началось. Две реальности – чуждая лагерная и родная домашняя – пошли на смычку. Полное объединение состоится завтра, и можно было только гадать, каким окажется этот синтез, какой новый дух будет жить в гибриде двух миров. В акварельной версии химическое бракосочетание воплощалось в ультрамарин и охру, под цвет ежедневных шашечек. Они сочетаются магическим браком, рождая зеленое не-то-не-сё, тоскливую посредственность, которую Леша, разочарованный ответами на уроке мужества, посчитал основным содержанием внутреннего мира подростков.

– Твой Ботинок складно пишет, – сообщил Миша. – Одно непонятно – зачем?

– Ему за это платят, – глупо ляпнул Малый Букер.

Оказалось, что не очень-то и глупо. Миша поднял накладные брови:

– Черт! А я об этом сразу не подумал. Увлекся содержанием, и все хотел разобраться – к чему это все? Но если платят… Хорошо платят?

Букер пожал плечами. Он не знал.

– Ну, что у тебя есть? Комп который?

– МХ, семьсот девяносто четвертый.

– Виртуальный шлем есть? По женским баням шастать?

Тот покраснел:

– Нет… Пока сижу в хоккейном…

Миша подумал:

– Ну, МХ – это тоже неплохо… Шайба, короче, есть. Ну, тогда все встает на места. Безгрешная простота соблюдается.

– Что соблюдается? – храбро спросил Букер, шмыгая носом.

– Ничего, проехали. В рай твой Ботинок собирается, понял? К примитиву зовет. Высокое опускает. Грешно, говорит, много думать. Но мы и не будем, правда?

– Правда, – неуверенно согласился Малый Букер, которому, однако, всегда казалось, что отцовские принципы связаны с чем угодно, но только не с тупостью.

…Выступили поздно; зажигались нужные звезды.

– Только попробуйте сорвать мне завтрашнее мероприятие, – предупредила начальница лагеря Мишу. – Если дети устанут, не выспятся… вы меня поняли? Вообще без рук останетесь.

Миша, напрочь позабывший местоимение «ты», серьезно кивал. Когда его отпустили, он осторожно положил книгу на край стола и побежал, не скрывая бега. Мысли прыгали, и среди них не было ни одной о руках.

На Зеленое Поле он шел замыкающим, рассудив, что ему незачем щеголять увечьем. Двигались тихо, без песен. На спящие долины всем было наплевать, хотелось напасть на вражескую территорию внезапно, завладеть ею, вытоптать, выжечь и символически утвердиться, поставив костры до небес. Поэтому главной оставалась наглость демарша, показной кураж – и правда: сколько травы могли вытоптать малые скауты, пускай и тремя отрядами? И много ли они нажгут? – так, мелкое пакостничество при великом гоноре.

Костры уж были сложены, Леша и Дима потрудились на совесть. Рафик забился в подлесок, приняв в себя Игоря Геннадьевича: слышались смешки, легкий звон и озадаченное бормотанье, тянуло терпким дымком.