— Ах, они сволочи! — мрачным голосом процедила Марина сквозь зубы и с ненавистью посмотрела вглубь нашего участка, на забор, за которым жил полковник.

Полковника я ни разу не видела, его участок был огорожен от нашего глухим забором. Надо сказать, соседи по даче у нас были тихие и весьма причудливые. Справа жил Карлуша, спокойный добродушный мужик, по утрам он выходил на веранду, чихал, громко сморкался, кричал в нашу сторону приветствие, а потом скрывался до следующего утра в глубине своего дома. На участок он вылезал так редко, что когда это случалось, мне казалось, что произошло значительное событие местных масштабов. У Карлуши был огромный обвислый живот, которым он изредка мерялся с моим отцом, и когда оказывалось, что у отца живот меньше, Карлуша обиженно пыхтел, но всегда находил, что сказать. Например, что хоть у него пузо и большое, но рыхлое, а отец плотный, поэтому он, Карлуша, всё равно весит меньше, а значит, может вопреки очевидному считаться более худым человеком.

С другой стороны, слева, жил очень древний и тощий старик, которого мои родители называли Герке. У Герке во дворе в деревянной конуре сидела на цепи дворняга по кличке Чапа, конура располагалась недалеко от нашего забора, и после обеда я частенько кидала Чапе кости. Мы с ней дружили, во всяком случае, мне так тогда казалось. Кормил ли её когда хозяин, не приложу ума — Герке я ни разу не видела за пределами его дома. Возможно, он не только собаку не кормил но и сам ничего не ел. За многие годы он ни разу не встретился мне на улице, даже в единственном в нашей части посёлка магазине он не бывал. Его тощий морщинистый профиль виднелся каждый вечер в окне, Герке сидел за столом и что-то писал. Мне он казался самым настоящим Дон Кихотом, столь древним, что дожил до наших дней со времён Сервантеса.

А позади жил полковник. Его никогда не было видно и слышно за забором, но отец с ним враждовал. Полковник пытался у нас оттяпать полосу участка шириной в полметра, а отец не отдал. И глухой забор на всё время моего детства и юности закрыл участок соседа.

Хоть я никогда полковника и не видела, мне казалось, что это маленький и лысый человек. Наверное, потому, что отец всегда говорил, что маленькие и лысые — обязательно злые. Сам он был, разумеется, большой и косматый.

И вот Марина смотрит в ту сторону, на забор, за которым, как мне казалось, нет никакой жизни, и с ненавистью цедит:

— Ах, они сволочи!

— Кто сволочи? — наивно интересуюсь я.

— Подожди минутку, — говорит Марина и торопливым шагом уходит в дом. Через минуту она возвращается с надетой на руку большой холщовой рукавицей. Марина берёт крысу за хвост и начинает её раскручивать…

Это сейчас Марина весит полтора центнера, а когда мне было шесть лет, она была худенькой стройной девушкой, которая каждое утро крутила на поясе хулахуп. Ей вообще нравилось вертеть всё подряд. Например, когда мы ходили на колонку, она показывала мне фокус — крутила наполненное водой ведро колесом, и вода не выплёскивалась. О законах физики я тогда не слышала, и это мне казалось настоящим чудом, из тех, что показывают в цирке.

Вероятно, дохлых крыс Марина боялась меньше, чем живых мышей. Она раскручивала крысу за хвост, как будто та была ведром с водой, а потом неожиданно отпустила её, и крыса улетела на участок к полковнику.