Она решила твердо стоять на своем. Она ожидала, что Шеридан придет в ярость, попробует сбить ее с намеченного пути и вернуть под свое влияние. Но она не учла, что он был слишком коварен и ловок для того, чтобы действовать столь прямолинейно. Шеридан избрал более эффективный, на его взгляд, образ действий и не стал разыгрывать приступ безумной ревности, попытавшись сыграть на тайных струнах души Олимпии, что само по себе уже вызывало у последней сильное недоверие.

По всей видимости., для Шеридана не явилось неожиданностью все происходящее; во всяком случае, он не был по-настоящему задет за живое, как показалось Олимпии.

«Все это лишь игра, принцесса, — сказал он ей однажды, — в ней нет никаких правил».

Да, эта игра действительно была лишена всяких правил. И если Френсис почувствует себя до глубины души уязвленным, то будет в этом сам виноват. Не надо слепо доверять первым встречным. Точно так же сурово жизнь наказала саму Олимпию, но теперь уже она была тертым калачом.

Только через неделю Френсис согласился венчаться с ней в Риме, обещав попросить разрешение на отпуск у своего командования в связи с бракосочетанием, после того как выполнит задание в Аравийском море. Фицхью держался довольно бодро и вел себя с ней самым достойным образом. Однако Олимпия не могла не заметить того, что он стал к ней более требовательным и придирчивым.

Девушка давно уже не видела Шеридана — с того самого дня, когда тот внезапно покинул кают-компанию. Он, по-видимому, не появлялся теперь на людях, не выходил к столу или даже просто на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Олимпия понимала, что он хитрит, притворяется страдающим и безутешным и ждет, что она бросится к нему, вымолит у него прошение и горячо расцелует его.

Но Олимпия решила стоять па своем. Хотя ей так хотелось увидеть Шеридана.

Шеридан боялся закрыть глаза, потому что ему сразу же начинали мерещиться кошмары. Он не смыкал век до тех пор, пока не напивался до бесчувствия бренди, присланным ему Фицхью.

Состояние бодрствования не приносило ему облегчения. В голову лезли страшные мысли и воспоминания: горы трупов, виденные им в Бирме, или дикие шуточки его отца, жертвой которых часто был ребенок. Шеридан не мог забыть также несчастного старика, которого убили на его глазах. Казалось, будто внутри его прорвало какую-то плотину, сдерживавшую эти картины и образы, и вот они неудержимой волной нахлынули теперь на него.

Когда Шеридан засыпал, ему начинали сниться кошмары, а когда просыпался, его принимались мучить жуткие картины прошлого. Он видел разбросанные по палубе останки гардемарина Харланда, разорванного на куски снарядом, и слышал бесконечные стоны и причитания мистера Райта, который мучился в предсмертной агонии целые сутки. «Принеси мне водички, мама. Мама, я умираю от жажды. Ну пожалуйста, мама, пожалуйста, а то я сейчас заплачу», — слышалось издалека.

Шеридану самому хотелось плакать. И убивать. Казалось, за это время он переродился в какого-то нового, незнакомого человека. И в то же время он прекрасно знал его, этого человека. Да, он знал его…

Это была одна из его личин, таившихся до поры до времени в глубине души. Это был хищный волк, жаждавший крови, любивший смерть и умевший убивать. Только он мог выжить в этой жестокой жизни.

Именно поэтому Шеридан не смел выйти за порог своей каюты. Он приказал Мустафе запереть себя снаружи, пил и довольно несвязно размышлял о своей жизни. Его мечтой с детства была музыка, хотя сейчас это звучало довольно смешно. Шеридан долго ждал того момента, когда сможет всего себя посвятить этому призванию. И вот, когда умер его отец, казалось, это долгожданное время наступило…

Однако вскоре он понял, что было уже слишком поздно.