– Далеко еще?

Тот смотрит на меня задумчивым взглядом и отвечает не сразу:

– Ты куда-то торопишься?

Я хмыкаю и сдерживаюсь, чтобы не влепить смачный подзатыльник этому слишком уверенно себя чувствующему типу.

Вскоре мы добираемся до угла корпуса и сворачиваем направо. Слева тянется небольшая мрачноватая рощица разросшихся хвойных деревьев. Подходим к административному зданию, перед которым я вижу очертания памятника. Смотри-ка, еще сохранился бюст Курчатову – одному из тех, кто, поневоле, благодаря своей гениальности, причастен к тому, что мир скатился в ад. На миг один из фонариков сопровождающих нас людей выхватывает монумент. Мне даже кажется, что глаза великого физика смотрят осуждающе, будто он хочет сказать, что он потратил столько сил не для того, чтобы мы в один момент воспользовались всеми накопленными достижениями во вред человечеству. На верхних этажах администрации уже давно отсутствуют стекла в окнах, здание не выглядит жилым, но мы направляемся именно к нему. Тут я замечаю, что первый этаж серьезно укреплен – вместо стекол в окнах – жестяные листы с вырезанными кое-где бойницами, у входа – два блокпоста за рядами мешков с песком, ощетинившиеся пулеметами. Серьезная защита, неплохо ребята здесь окопались!

У блокпостов случается еще одна задержка: один из наших сопровождающих долго беседует с охраной, даже тихо спорят о чем-то. Затем он оборачивается и машет нам рукой.

Внутри также есть блокпост – недалеко от входа, да и проскочить незаметно через узкий КПП никак не получится. Мы остаемся здесь, под дулами автоматов постовых, а наш охранник уходит, очевидно, докладывать начальству о нас.

В бомбоубежище под «Атоммашем»

Мужчина лет пятидесяти, с шикарными усами и абсолютно лысой головой внимательно смотрит на нас. Он покачивается в стареньком, противно поскрипывающем кресле. Отчего-то я сразу вспоминаю дверь в кабинет Веденеева и тот жуткий звук несмазанных петель. Эх, не увидеть тебе твои документы, Андрей Палыч! Застрял я в своем городе, и похоже, что навсегда.

Мы стоим перед длинным столом, за спиной – охрана, и я чувствую, что дула автоматов направлены прямо нам в спины. Меры предосторожности, мать их. Это вам не бардак все у того же Веденеева.

– Кто такие? – я слегка улыбаюсь. Прямо дежавю, надо начинать заново выстраивать отношения. Что ж, у меня нет причины скрывать, кто я и откуда прибыл. И я выкладываю начистоту, что в городе оказался впервые спустя двадцать лет, потому и не знаю еще существующих здесь порядков. Мимолетом упоминаю Аксинью, и при этих словах усач отчего-то хмурится, досадливо отмахиваясь.

Затем настает черед Данилова, и глаза у мужчины за столом буквально лезут на лоб, когда он слышит про историю с дирижаблем. Разговор сразу приобретает деловой характер, все стороны хотят получить выгоду из существующего положения вещей.

– В суматохе забыл представиться, – усач потирает руки – словно две наждачные бумаги встретились после долгой разлуки. – Григорий Викторович. Степаненко, – добавляет он, подумав. – Глава атоммашевской общины. Да вы не стойте, присаживайтесь.

Он кивает на разнокалиберные стулья, а сам встает с кресла и подходит к шкафу у стены, достает оттуда четыре стакана, а откуда-то из-под стола – бутылку с жидкостью темно-янтарного цвета.

– «Чивас Ригал», – произносит Степаненко, явно гордясь собой. – Осталась бутылочка из запасов, сто лет, наверное, такое не пили?

Вижу, мужик чувствует для себя выгоду. Не зря же он так заинтересовался рассказом про дирижабль.

– Ну, а сильно поврежден? – как бы между прочим спрашивает атоммашевец Данилова.