Д. Балашов: «Есть высказывание у Маркса в предисловии к «Критике политической экономии», быть может, самое гениальное у него – о том, что никакой связи между прогрессом экономики и развитием культуры нет и быть не может».

Л. Гумилев: «Я вполне уважаю Маркса – за это и аналогичные высказывания».

Я помню, как он радовался, найдя у раннего Маркса понятие Gemeinwesen, которое, как ему казалось, вполне вписывалось в его теорию этногенеза. Это не было какой-то «мимикрией». Л.Н. был способен ошибаться, увлекаться, иногда блефовать, но абсолютно неспособен был подделываться. Последние слова, которые я услышал от него в Академичке, были удивительны, учитывая его судьбу, но справедливы: «И все-таки я счастливый человек: я писал то, что хотел, а не то, что велели...»

В статье «Биография научной теории, или Автонекролог», прошедшей почти незамеченной, Л.Н. с удовольствием отмечает: «Как писали К. Маркс и Ф. Энгельс, история природы и история людей взаимно обуславливают друг друга...» Эти слова могли бы стать эпиграфом к целому «блоку» его книг. Марксизм привлекал он и в борьбе против вульгарного «линейного историзма». Так, рассуждая о развитии этносов, Л.Н. замечал: «Описанная закономерность противоречит принятой на Западе теории неуклонного прогресса, но вполне отвечает принципу диалектического материализма».

Ему нравилась строфа из В. Ходасевича (явно потому, что она «работала» на его концепцию):

Приведя эти строки, Л.Н. тут же добавляет, что Ф. Энгельс использовал для наглядности пример зерна, дающего колос с обилием зерен. Вместе с тем он не соглашался с К. Марксом в оценках России и русского народа. Это очень отчетливо проявилось в дискуссии Л.Н. с Аполлоном Кузьминым.

После августа 1991 г. Л.Н. прожил еще 10 месяцев, и это время было для него тяжелым и по здоровью (последствия инсульта), и по ощущениям окружающей жизни. Но странное дело – именно в это время он интенсивно правил гранки своих книг (хотя временами отказывала рука) и многократно давал интервью, особенно по евразийству, как будто ощущал, что сейчас это самое неотложное.

Примечательно, что во всех этих интервью он не высказывался по тем вопросам, которые доминировали тогда в СМИ: «разборки» с прошлым, готовящийся суд над КПСС и т. д. Казалось, ему и карты в руки: у него-то было отнято из жизни 14 лет, лучших лет, в 1956-м ему было уже 44. А он молчал про это... Видимо, разные ему попадались коммунисты. Это и следователи в «Лефортово» и «Крестах», выколачивавшие из него «показания», это и лагерное начальство в Караганде и Омске, но это и ректор ЛГУ Александр Вознесенский, с которым он встретился в 40-х «между лагерями». Всесильный человек, брат «политбюрошного» Вознесенского, не смог тогда принять Гумилева на работу в университет, и тем не менее Л.Н. с благодарностью вспоминал его «вопросы-утверждения»: «Итак, отец Николай Гумилев, мама Ахматова? Понимаю, Вас уволили из аспирантуры после Постановления о журнале «Звезда». Ясно!» И далее: «Работу в университете я Вам предложить не смогу. А вот диссертацию прошу, передайте на Совет историкам. И смело защищайтесь. В час добрый, молодой человек».