Итак, два старых «зека» и две нестарые еще женщины вышли из Никольского собора. Николай Борисович идет сам, а Льва Николаевича мы ведем под руки. Стиснув зубы, он переставляет ноги. Каждый шаг дается ему с трудом и болью, и, чтобы не продлевать его муку, мы решаем, какой транспорт ближе от Никольского сада. И тут Николай Борисович говорит, указывая в сторону Театральной площади: «Можно подогнать такси. Там стоянка, у Кировского театра». – «У Мариинского, Коля! За что ты сидел?» – тут же парирует Лев, казалось бы весь ушедший в свою боль.

Это сейчас «Мариинка» у всех на слуху, а тогда кроме «Кировский» иного слова никто не употреблял. «Львиная» верность истории проявлялась даже в мелочах. Хотя мелочь ли в данном случае? Это как считать!

Цельность его личности впечатляла. Он, скажем, не любил картошку как блюдо, потому что не любил это растение. Утверждал, что внедрение картофеля на Руси осложнило жизнь крестьянина. Раньше зерно посеял и ждешь сбора урожая. А с картошкой? И посадка ее тяжелая, а потом полоть, окапывать дважды вручную и копать – тяжелый труд. «Ну, а как же без картошки, – спрашивала я, – суп-то с чем варить?» – «С репой! До того, как завезли к нам картошку, крестьянин ел репу. «Посадил дед репку», – говорит нам русская сказка. А теперь репа исчезла из обихода, но ее-то гораздо проще выращивать». Чтобы окончательно убедить, вскоре с Натальей Викторовной накормили меня супом с репой. И действительно, было полное ощущение, что я ем картофельный суп. Можно воспринимать это как курьез или чудачество, но я так не считаю.

Бескомпромиссность в малом и большом – вот стереотип поведения Льва Николаевича. Бескомпромиссность заставила его даже сменить вектор творческих пристрастий. Дело в том, что в детстве он сильно увлекался индейцами, в 7 лет прочитал всего Майна Рида, с возрастом стал серьезно изучать жизнь индейских племен. Но поведение ацтеков вызвало такое отвращение, что он бросил заниматься «индейцами» – не мог. Все восхищались культурой ацтеков, а Гумилёв считал, что своим вторжением в природу – строительством теокалли, сооружением искусственных озер и т. п. – они ее изменяли, нарушали экологию, как говорим мы сегодня. Ацтеки (у Гумилёва в книге «Этногенез ...» – астеки) в Городе Солнца на своих теокалли приносили человеческие жертвы. «Солнце любит цветы», – говорили они. А цветами считали сердца, которые вырезали при каждом обряде у 11 девушек и 11 юношей – своих соплеменников или из других племен. Есть от чего содрогнуться.

Зато судьба монгольского пассионария Тэмуджина, с детских лет перенесшего столько страданий и не сломавшегося, вызвала горячее сочувствие. Это как раз тот случай, когда Лев «его за муки полюбил». «Да, тяжела была доля Тэмуджина, окруженного лжецами и предателями», – пишет Гумилёв. Но предательство самого Тэмуджина, когда по его знаку в борцовском поединке (состязание в борьбе – постоянное развлечение монголов) был сломан хребет пленному чжуркинцу, притворившемуся в угоду хану побежденным, не вуалировал, как это принято, когда на любимого героя наводят глянец.

Л. Гумилёв восхищался Ясой – законом Чингиса, которому подчинялся сам хан и в котором было закреплено воинское братство, взаимовыручка. Скажем, если едущий впереди воин выронил, не заметив колчан со стрелами, то едущий сзади обязан поднять его и вернуть товарищу. Если не сделал этого – смертная казнь. «А иначе в боевом походе и в бою нельзя», – говорил Лев Николаевич.