Он нагнал Мариетту и уже открыл рот, чтобы заверить ее, что тот, кого она сочла знатным господином, не более важен и значителен, чем любой местный землевладелец, но вдруг передумал. Хоть она и легковерна, в смелости Мариетте не откажешь, и его насмешек она не заслуживает. Солнечные лучи искорками вспыхивали в ее медно-рыжих кудрях, спутанной массой обрамляющих лицо и ниспадающих на плечи. Верхом она ездила хорошо, и это само по себе вызывало любопытство; босоногие деревенские девушки вряд ли могли бы справиться с таким сильным конем, как Сарацин. Мариетта держалась в седле с естественной грацией, и многие дамы при дворе могли бы ей позавидовать. И ни одна из них не осмелилась бы спрыгнуть с высокого сеновала прямо на спину Сарацину. Одна мысль о таком поступке показалась бы им химерой. А эта девушка не выразила по этому поводу ни малейшего протеста. Платье у нее испачкалось, а лиф был настолько изорван, что, несмотря на плащ на плечах Мариетты, Леону была видна ее грудь.

Мариетта с облегчением заметила, что окружающая местность ей незнакома, и, стало быть, они уже далеко от Эвре. Дорогу им преградил ручей. Леон спешился, подошел к Сарацину и достал из седельной сумки хлеб и сыр. Расположившись на берегу, он подозвал к себе Мариетту. Она с благодарностью приняла от Леона ломоть хлеба и даже не возразила, когда он отдал ей больший кусок сыра, чем оставил себе.

Леон вдоволь напился воды из быстрого ручья, думая при этом, сколько же времени прошло с тех пор, как Мариетта ела в последний раз, а также и о том, что ему стоило бы раньше вспомнить о сыре и хлебе.

Мариетта, поев, прилегла на траву за спиной у Леона, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом солнечных лучей.

Леон обернулся и, прищурившись, посмотрел на нее. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз занимался любовью с деревенской девушкой. Она была розовощекая, с большой грудью и огрубевшими руками, которые больше подходили для того, чтобы доить коров, нежели для любовных ласк. Правда, она была его первой победой, и он вспоминал о ней с теплым чувством. После этого круг его любовниц ограничивался дамами знатного происхождения, накрашенными и напудренными, разодетыми в шелка и бархат. К примеру, Франсина Бовуар принимала молочные ванны, и даже туфли у нее были украшены драгоценными камнями, однако она и наполовину не была так красива и так умна, как Мариетта.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Мариетта открыла глаза. Он лежал рядом с ней, опершись на локоть, и смотрел на нее. Она заметно напряглась от такой его близости, и Леон рассмеялся:

— Не бойтесь, прошу вас. Я не собираюсь покушаться на вашу добродетель.

— В таком случае что вы намерены предпринять?

Леон медленно обвел кончиком пальца контур ее губ.

— После того что я дважды рискнул собственной головой ради спасения вашей жизни, я полагаю, что имею право на вознаграждение хотя бы в виде единственного поцелуя.

Он наклонил голову и, не обращая внимания на нерешительный протест Мариетты, крепко поцеловал ее в губы. Она протянула руку вроде бы для того, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого импульсивно обвила рукой шею Леона. Он же как-то слишком поспешно разжал объятия со словами:

— Ваш долг уплачен, мадемуазель.

Раньше никто не обнимал ее так. Мужчины из Эвре, случалось, распускали руки, но неизменно получали отпор в виде хорошей оплеухи. Ни один из них не был достоин даже коснуться подола ее платья, как совершенно твердо и недвусмысленно сказала Мариетте бабушка, слухи о мистических свойствах которой также обеспечивали девушке неприкосновенность. Бабушка то и дело повторяла, что Мариетта дочь Пьетро Рикарди и должна всегда об этом помнить. Однако бабушка не могла предостеречь ее от молодого мужчины с широкими плечами и стройными бедрами, от мужчины с быстрыми глазами и улыбчивым ртом, с волосами темными и такими мягкими на ощупь.