Не стоит думать сейчас о Леоне и о его чувствах, когда он услышит сообщение Анри и узнает, что она уехала. О его возможных страданиях. Он с ними справится. Женится на Элизе, и она, Мариетта, станет для него только воспоминанием.

Мариетта закрыла глаза от боли. Ведь она приказала себе не думать о нем, но это невозможно. Он завладел ее разумом и ее сердцем, она уйдет в вечность с его именем на устах. Мысль о его любви к ней даст ей силу вытерпеть пытку огнем, не умоляя о пощаде.

Они ехали по дороге, на которой Мариетта ни разу не была с тех пор, как они с Леоном въезжали в Шатонне. Морис давно уже перерезал ее путы, почувствовав, что она сдалась. Небо начало блекнуть — наступали сумерки. Сумерки были и в тот день, когда Мариетта осадила свою лошадь, с тоской посмотрев на негостеприимные стены Трелье. Сумерки, когда Леон, пришпорив Сарацина, повернул его назад со словами: «В Шатонне вы будете в большей безопасности, чем в Трелье»…

Остановились они на сравнительно долгий отдых, когда сменяли лошадей, а на следующее утро были уже в Тулузе, проехав мимо той гостиницы, из которой она убежала от Леона, проехали и по той улочке, на которой Леон догнал ее и поцеловал.

Проходили часы. Дни сменялись ночами. Пришлось еще раз сменить лошадей и пережить еще один рассвет.

Тот ли это ручей, на берегу которого они сидели? Леон тогда дал ей хлеба и сыру.

Мариетта так давно ничего не ела, что не могла ясно судить о том, какое расстояние они проделали и сколько времени длится их странствие. Впереди открылась дорога, обсаженная подстриженными деревьями, и это напомнило ей аллею, ведущую к замку или куда-то еще. Мариетта чувствовала себя сбитой с толку и больной. Они с Леоном ехали по такой же дороге утром после того, как обманули инквизитора. Было жарко, и деревья давали приятную тень, как и теперь.

Сердце у нее бурно забилось и стало трудно дышать. Впереди открылось целое море деревьев. А над деревьями вздымался к небу холм Вале.

Очень скоро они углубились в лес, дорога стала знакомой, и прежде чем Мариетта успела собраться с мыслями, перед ними открылся вид на Эвре. И люди, босоногие, возбужденные, орали во все горло:

— Ведьма! Нобль поймал ведьму! Колдунья Рикарди вернулась!

Люди сбегались со всех сторон, с криками вертелись вокруг прибывших, словно в ожидании праздника.

— Ведьма попалась! Наконец-то ее сожгут! Пошли к хозяину постоялого двора! Пошли за инквизитором! Смерть Мариетте Рикарди!

— И ты позволил ей уехать?

Ярость Леона вынудила вздрогнуть даже герцога, обычно невозмутимого.

— Я ничего не мог сделать, чтобы удержать ее.

— Дьявол тебя побери! — рявкнул Леон, развернул Сарацина и понесся галопом назад к дороге.

Анри пришпорил свою лошадь и поскакал следом, крича:

— Куда же ты? Куда?

— За ней, куда же еще, глупец! В Венецию!

— Она может быть еще в Лансере! — с надеждой прокричал Анри. — Она взяла с собой платье для Элизы.

Никогда еще дорога в Лансер не была проделана с такой бешеной скоростью. Лошадь Анри впервые за несколько лет мчалась во весь опор. Когда, Леон спешился во дворе дома Элизы, ноздри его лошади раздувались во всю ширь.

— Я ничего не видела, — говорила экономка, нервно теребя уголки своего фартука. — Приезжал из Монпелье кузен мадам, но он уже уехал и даже не попрощался.