К началу второй недели его жизнь вошла в колею. Отведя Марию в детский сад, он возвращался пешком домой, мыл посуду, затем садился в машину и ехал в два банка по списку (иногда в три, если у него самого заканчивались деньги). Покончив с этим, он заходил в бар-эспрессо на Телеграф-авеню, садился в уголке и, попивая капуччино, прочитывал от корки до корки «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк тайме». «Дело Димаджио», как ни странно, прошло почти незамеченным. «Тайме» забыла про него еще до отъезда Сакса из Нью-Йорка. Что касается «Кроникл», то ее интереса тоже хватило ненадолго. После двух-трех статей об экологическом движении и обществе «Дети планеты» (за подписью все того же Тома Мюллера) имя Димаджио исчезло с газетных полос. Хотя Сакса это не могло не радовать, он прекрасно понимал, что в любой момент тучи снова могут сгуститься. Вот почему каждое утро начиналось с чтения газет. Это стало для него религией, его ежедневной молитвой. Проштудируй, затаив дыхание, очередной номер. Убедись, что ты не объявлен в розыск. И до следующего утра живи в свое удовольствие.

Остальной день был посвящен хозяйственным делам. Сакс, как любая американская домохозяйка, покупал продукты (важно было, например, не промахнуться с ореховым маслом для Марии), прибирал дом, стирал белье в прачечной самообслуживания. Идя за девочкой в детский сад, он заходил в магазин игрушек и покупал какую-нибудь мелочь — куколку, яркую ленту, книжку с картинками, цветные карандаши, чертика на резиночке, сережки на липучках или, на худой конец, жвачку. Это был не подкуп, а естественное проявление чувств, и чем ближе он ее узнавал, тем больше ему хотелось доставить ей радость. Сакс никогда раньше так близко не общался с детьми, и сейчас он не переставал удивляться, каких это требует усилий. Надо было постоянно приспосабливаться к жизни этого маленького существа. Впрочем, стоило Саксу уяснить для себя некоторые психологические тонкости, и выполнение невинных прихотей Марии стало доставлять ему удовольствие. Даже когда она вроде бы находилась далеко, он все равно был при деле. Эти постоянные заботы оказались не только отличным лекарством от скуки, но и спасали от тяжелых мыслей о собственной персоне.

Каждый день, открывая морозилку и докладывая в пластиковый пакет очередную тысячу, Сакс проверял, не взяла ли что-то Лилиан на свои нужды. Прошло уже две недели, а она так и не потратила ни одной бумажки. Ее самоустраненность, полное безразличие к деньгам ставили Сакса в тупик. Означало ли это, что она не принимает его условия? Или ему таким образом давали понять, что позволение жить в ее доме не имеет под собой финансовой подоплеки? Обе эти взаимоисключающие гипотезы имели право на существование, и ему оставалось только гадать, что же Лилиан думает на самом деле.

Его крепнущая дружба с Марией как будто не производила на нее никакого впечатления. Ни приступов ревности, ни хотя бы ободряющей улыбки. Появившись гостьей в доме и застав их вдвоем на диване за чтением книжки, или рисующими на полу, или устраивающими чаепитие для чинно сидящих кукол, Лилиан бросала «привет», целовала дочь в щечку и тут же уходила к себе, чтобы переодеться и снова уехать. Она была этаким призраком, прекрасным видением, которое появлялось и исчезало, не оставляя следа. Хотелось верить, что она отдает себе отчет в своих поступках, что ее загадочное поведение имеет какие-то разумные объяснения, но Саксу они были неведомы.