|
На головах у них красовались стальные шлемы с длинными красными и оранжевыми страусиными перьями. С их плеч свисали короткие плащи из львиных шкур с гривами. На них были шитые золотом и серебром короткие безрукавки иссиня-черного цвета, похожие на те, что носят французские зуавы, и сходные по цвету узкие рейтузы. На ногах — черные блестящие кожаные сапоги. Каждый был вооружен двумя символами новой и старой Африки — на плече современный карабин, а в правой руке — длинное копье с широким наконечником. Когда они стояли в открытых гондолах, и ни один мускул их великолепных тел и их прекрасных неподвижных лиц не шевелился, они, без сомнения, казались самыми впечатляющими гвардейцами мира. Их гондолы образовали точный круг вокруг гондолы самого генерала Гуда, расписанной ослепительными красками. Над ней развевался черно-красный флаг империи Черного Аттилы.
С того места, откуда я смотрел (я стоял на крыше дома, где жил; со мной были почти все мои коллеги, в том числе и Корженевский), я мог разглядеть, что в той гондоле находятся два человека; но расстояние было слишком велико, чтобы можно было рассмотреть лицо второго. И все же мне показалось, что один из сидящих в гондоле имел белую кожу! Сразу же после приземления Гуд и его гвардия пересели в электромобили и начали долгий путь по улицам Капштадта, где их ждала восторженная встреча множества жителей (по большей части это исходило от черного населения). Со своего места я немногое мог увидеть. Я спустился в бар на первый этаж как раз в тот момент, когда несколько других офицеров входили с улицы, где имели возможность наблюдать этот спектакль. На лицах немногих белых и довольно многих черных офицеров были написаны зависть и удивление, потому что не могло быть никаких сомнений: прибытие Гуда было великолепно отрепетировано. Офицер, знакомый мне лишь мельком, некогда командир индийского флота (его звали Лоуренс, насколько я помню), заказал себе двойной бренди и опрокинул его одним глотком; затем повернулся и заявил: — Этот парень, скажу я вам, прицепил классную белую девчонку на буксир. Вот ведь дурь, верно? Его отвращение к нам, кажется, не распространяется па женские особи? Другой мой знакомый по имени Хортон (до того, как Гуд захватил его страну, — офицер морского флота Сьерра Леоне) сухо заметил: — По победителю и добыча, приятель, — забавное выражение застыло на его коричневом лице, ом подмигнул мне, наслаждаясь недовольством Лоуренса. — Ну, лично я думаю… — начал Лоуренс, начавший понимать свою бестактность. — Я не хотел сказать… — Вот так-то! — Хортон засмеялся и заказал Лоуренсу еще бренди. — Вы думаете, Гуд взял себе, так сказать, демонстративно белую возлюбленную. Может быть даже, он находит ее настолько эффектной, что ему безразличен цвет ее кожи. Я слыхал о европейцах, которые влюблялись в африканских девушек. А вы — нет? Следующий аргумент Лоуренса, без сомнения, был весьма обоснованным. — Однако это были вовсе не те европейцы, которые испытывают глубочайшее презрение к черным, Хортон. Я подагаю, такое чувство потрясло бы основы его главного тезиса о том, что все мы страшные чудовища. Разве не так? — Должен добавить, — бросил тут лейтенант, который начинал свою карьеру в морском флоте России и носил фамилию Курьенко, Курженко или что-то в том же роде, — что я не имел бы ничего против знакомства с ней. Такая красавица! Думаю, она — самая потрясающая женщина, какую я когда-либо видел. В этом отношении Гуду можно только пожелать счастья, вот что я вам скажу. В том же роде разговор продолжался еще некоторое время, пока тем из нас, кто принял приглашение па банкет, не нужно было уходить, чтобы привести себя в порядок. Корженевский, я и еще несколько «подводных моряков» отправились вместе. |
