— Иди и ты туда же, — огрызнулся Томпсон. Это отец Малли вызвал их в гостиницу и заставил Сьюзан рассказать, кого она видела тем вечером. И конечно, это случилось уже после того, как они отпустили Гранта. А теперь девчонку замучила совесть, и она призналась. Интересно, ее отец знает о звонке?

— Я попробую запросить сведения о Гранте в архиве, — сказал Дэвис, вставая из-за стола.

Томпсон кивнул:

— Теперь у нас остался только индеец, которого видел портье.

Портье, который поднимался на лифте как раз на тот этаж, где остановились Малли, и приблизительно в то время, когда, по словам следователя, наступила смерть. Всё верно. Вот только описание индейца подходило к каждому пятому обитателю этого района города, и в этом случае не было и намека на мотив.

Расследование в очередной раз зашло в тупик, и вряд ли когда-нибудь сдвинется с мертвой точки. Кроме того, Дэвис не особенно горел желанием поймать убийцу. Маргарет Малли, или, вернее, та женщина, которую он видел в новостях и о которой читал в газетах, была ему неприятна. Дэвис был убежден, что Детский фонд Ньюфорда занимался чрезвычайно важной работой, и каждый, кто пытался вставлять палки в колеса, как делала эта женщина, заслуживал того, что случилось. Но этими мыслями Дэвис не мог поделиться ни с кем, даже со своим напарником.

— Майк, я разберусь с архивом, — сказал он Томпсону, — а потом подумаем, что делать дальше.

Вот тогда перед Джоном встала дилемма. Пойти за ньюменами Рашкина и защищать Козетту и остальных? Сколько времени потребуется Биттервиду и Скаре, чтобы найти картины-врата? Или пока оставить их в покое и разобраться с Рашкиным?

— Прости, Козетта, — прошептал Джон, отползая от окна и огибая каменную горгулью.

Преследование помощников Рашкина — всего лишь временное решение проблем. Существует только один способ остановить их навсегда: уничтожить источник зла. И не дай бог промахнуться, тогда на его совести будет еще немало смертей.

На улице Скара снова села за руль, и машина вскоре скрылась за поворотом, тогда Джон воспользовался водосточной трубой и спустился на землю. В дом он попал через окно на первом этаже, выбив кусок фанеры, заменявший стекло. Джон не пытался действовать тихо, Рашкин всё равно никуда не мог уйти. Без труда отыскав комнату, где находилось логово чудовища, Джон распахнул дверь и остановился на пороге. Рашкин сидел на своей лежанке и в упор смотрел на незваного гостя. Их взгляды скрестились.

— Я тебя ждал, — произнес Рашкин.

— Тогда ты знаешь, зачем я пришел. — Рашкин улыбнулся:

— Ты не сможешь мне ничем навредить. У тебя был шанс — той зимней ночью, — но ты слишком замешкался. Теперь мы не в сновидении создателя, и я не собираюсь совершать ошибку и снова проникать туда. Смирись, Джон Свитграсс, и прими свою судьбу.

— Нет, — воскликнул Джон.

Он в ярости сжал кулаки, но понял, что на этот раз Рашкин сказал правду. Всем своим существом он хотел схватить чудовище за горло и лишить его жизни, но не мог сделать ни шага, как не мог причинить зла Изабель.

— Теперь всё кончено, — продолжал Рашкин. — Ты погубил много моих охотников, но больше этого не случится. Вражда между нами завершена. Я получу от тебя всё, что мне нужно, и раз и навсегда покончу с тобой и остальными созданиями Изабель.

Но Джон чувствовал себя в безопасности. Задолго до ужасного пожара на острове Рен он забрал свою картину и перенес ее в студию одной из учениц Рашкина — той, что не настолько долго терпела художника, чтобы поддаться его чарам. Барбара написала пейзаж поверх его портрета и после этого хранила картину в кладовке среди своих ранних работ. В благодарность за это Джон рассказал ей о возможности вызывать ньюменов из прошлого, поделившись своими наблюдениями и знаниями, полученными от Изабель.