Алану оставалось только гадать, был ли он единственным, кто заметил вспышку гнева в глазах Маргарет Малли.

— Мы рассматривали вопрос о создании трастового фонда или стипендий, — ответила она. — Но еще не приняли окончательного решения. Всё это настолько неприятно...

— Но ведь Детский фонд Ньюфорда уже существует, — не унималась журналистка, вызывая своей настойчивостью чувство симпатии у Алана. — И раз уж это детище вашей дочери...

— ДФН покровительствует отпрыскам проституток и наркоманов! — сорвалась Маргарет, и теперь ее ярость мог видеть каждый, кто смотрел передачу. — Если мы не перестанем финансировать этих...

Алан нажал кнопку на пульте, и экран телевизора погас. Если бы можно было так же просто выключить и саму Маргарет Малли вместе с ее «крестовым походом в защиту благопристойности»! Самое печальное заключается в том, что эта женщина разглагольствует перед камерами, а множество людей в это время сидят у экранов и согласно кивают головами. А ведь дети, нуждающиеся в поддержке фонда, происходят из самых различных семей. Отчаяние, заставляющее их искать помощи, не знает различий между верующими и атеистами, между богатыми и бедными. Не имеют значения ни цвет кожи, ни образ жизни родителей.

Алан переставил чашку на кофейный столик и поднялся с дивана, чтобы выглянуть в застекленный эркер, выходящий на Уотерхауз-стрит. Он вспомнил те времена, когда все они жили в разных квартирах на этой улице. Каждый из них следовал за своей музой, их дороги пересекались в различных классах и студиях, а первые литературные произведения, картины или музыка одного вдохновляли остальных. Чувство товарищества пропало задолго до смерти Кэти, но для Алана ее гибель стала последней страницей повести, начатой в далекие семидесятые, когда они впервые встретились.

Многие из них до сих пор продолжают писать повести своей жизни, но на этих страницах они редко находят имена друг друга. И дело вовсе не в том, что они переросли юношескую дружбу. Причина кроется гораздо глубже, в каждом из них, и для каждого она разная. Каждый ожидал перемен и творческого роста, без этого мир казался слишком тесным, музы исчезали, а источники вдохновения пересыхали. Но Алан никогда не думал, что настанет день, когда большинство товарищей его юности покажутся ему чужими людьми. Он не предвидел горького чувства отчуждения, проникающего в отношения со старыми друзьями.

Телефонный звонок застал его стоящим у того же окна. Алан решил было оставить его автоответчику, но передумал, развернулся, пересек комнату и снял трубку.

— Грант слушает, — произнес он.

— Ненавижу, когда ты так отвечаешь. Почему бы не сказать «алло», как все нормальные люди?

Алан улыбнулся, узнав голос Марисы. И посмотрел на камин, над полкой которого, заставленной первыми изданиями «Ист-стрит пресс», висел автопортрет, написанный ею несколько лет назад. В тусклом свете копна светлых волос излучала собственное сияние, и эти лучи расходились во все стороны от полотна.

— Боюсь, мне никогда не удастся соответствовать твоим стандартам приличий, — ответил Алан. — В следующий раз ты потребуешь, чтобы я надевал галстук, отправляясь в постель.

— Надо подумать. Мы говорим о простом галстуке или о галстуке-бабочке? И будет ли он единственным предметом одежды на тебе?

Алан снова улыбнулся:

— Как ты поживаешь, Мариса?

— В данный момент я представляю тебя в одном только галстуке и пытаюсь определить, восхищает меня эта картина или путает.

— Премного благодарен тебе за беспокойство о моем чувстве собственного достоинства.

— Всегда к твоим услугам, — ответила Мариса. — Но я позвонила не только ради этого. Ты видел сегодняшний выпуск вечерних новостей?

— Маргарет Малли в сиянии славы? К сожалению, да.