Э р д а: "Ты — не то, чем ты себя называешь!"

Это тот же древний мотив, с которым мы встречаемся и у Вагнера. Мать ядовитым уколом отняла радость жизни у сына, солнце-бога, и похищает у него соединенную с именем его власть. Изида требует имя бога, Эрда говорит: "Ты — не то, чем ты себя называешь". Но странник нашел средство превозмочь смертоносное колдовство матери, страх смерти:

"Меня не мучает более страх конца богов с тех пор, как этого хочет мое желание. Сладчайшему Вельзунгу я теперь оставляю мое наследство. Вечно-юному восторженно уступает место бог."

В этих мудрых словах действительно заключена спасительная мысль: не мать подкладывает на нашу дорогу ядовитую змею, a libido наша сама стремится совершить весь путь солнца, подняться от утра к полудню и, перейдя за полдень, склониться к вечеру, не в разладе внутреннем, а сознательно желая и спуска, и конца. Вопрос этот занимал важное место и в античном мифе о солнце. Во-первых, бросается в глаза, что оба героя, убивающие львов, и Геракл, и Самсон, в бою безоружны. Лев — символ наиболее сильной солнечной жары; астрономически он называется Domicilium solis.

У Ницше Заратустра поучает:

"Восхваляю вам мою смерть, свободную смерть, наступающую потому, что я этого желаю.

Когда же мне пожелать ее?

Имеющий цель и наследника желает смерть и в ту минуту, как она нужна для этой цели и для его наследника.

И величайшим полднем будет тот момент, когда человек, стоя на середине своего пути, между человеком и сверхчеловеком, чествует путь свой к вечеру как высочайшую свою надежду — ибо путь этот ведет к новому утру.

Тогда спускающийся благословит самого себя, радуясь, что он преходящий; и солнце познания его будет стоять на полудне."

Зигфрид превозмогает отца-Вотана и овладевает Брюнгильдой. Прежде всего он замечает ее коня, потом принимает ее за вооруженного мужчину. Он разрезает панцирь спящей (символически преодолевает ее). Увидав, что она женщина, его охватывает страх:

"Ум мой мутится, голова кружится! Кого мне призвать на помощь как спасителя? Мать моя, мать! Вспомни обо мне!

Это ли — страх? О, мать моя! И это — твое храброе дитя! Спящая жена научила его страху! Проснись, проснись, священная жена! -

Так я выпью жизнь со сладчайших уст, хотя бы мне и пришлось потом умереть!"

В следующем за этим дуэте призывается мать:

"О, слава матери, родившей меня" и т. д.

Особенно замечательно признание Брюнгильды:

"Когда бы ты знал, о радость мира, как я всегда любила тебя! Ты был моей сокровенной мыслью, ты был моей заботой. Тебя, нежного, я питала до твоего зачатия. До твоего рождения защищал тебя мой щит."

Это место драмы ясно указывает на предсуществование героя и Брюнгильды, его матери-жены.

Зигфрид подтверждает это словами:

".Так мать моя не умерла? Она, милая, лишь спала?"

Брюнгильда объясняет герою imago матери, символ умирающей и стремящейся к воскресению libido, как собственное его хотение:

"Я превращаюсь в тебя самого, когда ты любишь меня блаженную."

Следующими словами она возвещает великую тайну вновь вошедшего в мать, для возрождения, Логоса:

"О Зигфрид, Зигфрид! Побеждающий свет! Тебя я всегда любила! Ибо во мне одной затлелась мысль Вотана!

Мысль, которую я никогда не могла высказать! Которую я не думала, а лишь чувствовала; за которую я сражалась и боролась, о которой я спорила.