Но вот, кажется, кончились цветы.

«Мальчишки тоже пололи капусту. И Артемий полол. Он большой, ему нагибаться трудно, сердился, а все-таки полол. Сима Агатова тоже сердилась. У нее это плохо получается, верхушки отрывает, а корни в земле, ну прямо чуть не плачет. Артемий говорит: «Мы тебя освобождаем от этой работы». А она: «Ни за что, какая же я, говорит, комсомолка? Тогда, значит, я белоручка, а не комсомолка!» И знаешь? Ведь в конце концов научилась полоть, упорная такая. А зато Андрюшка Бурмистров прямо за двоих может работать, руки у него очень ловкие, захватистые какие-то…»

– И я с вами! И я!.. – вдруг вырвалось у Зины.

Она испуганно посмотрела на отца и встретилась с его взглядом. Он смотрел на нее пристально, словно стараясь проникнуть в ее душу.

– Это я так, – виновато улыбнулась Зина, – я ничего!

«И потом – мы на молочной ферме помогли вычистить загон. Телятник только что построили, участок весь замусоренный, а телятам надо, чтобы чисто было. Вот мы всё расчистили, перетаскали с участка все щепки, стружки, кирпичи. И сейчас лужок совсем зелененький. А телята желтенькие, сантиментальские…»

– «Сантиментальские»! – Зина засмеялась. – Папа, слышишь? Там, оказывается, телята не симментальские, а сантиментальские! Эх, Фатьма!

«И потом смотрели, как доят коров электродоилками. Такие металлические стаканчики привешиваются. Я хотела попробовать – как это доят коров? Но мне доярка не разрешила, потому что я корове незнакомая и она молока мне не даст. Вот ведь какие они, эти коровы, капризные!

А потом доярки и скотники все собрались, и Артемий рассказывал им, что такое космический корабль, и как он сделан, и для чего летали люди в Космос, и еще Артемий рассказывал про всякие миры. И про Венеру, что на ней там вода и болота и, может быть, всякие динозавры. А на другой день мы видели Венеру. Мы на рассвете шли через овсяное поле. Овес был зеленый и весь в росе, небо чуть розовело на горизонте, а повыше оно зеленоватое. И вот в этом зеленоватом, над розовой зарей, висела большая белая звезда, она сверкала и была такой красоты, что сказать невозможно. Артемий сказал, что это и есть Венера. Эх, жалко тебя не было, может, ты потом нарисовала бы…»

В конце письма Фатьма сообщала, что пишет за себя и за Шуру, потому что Шура очень не любит писать письма.

«А тебя она очень любит. И все ребята тебя помнят…»

Зина задумалась, устремив глаза куда-то в далекую рассветную даль овсяного поля, серебряного от росы. Она видела это поле, видела сверкающую большую звезду, видела своих товарищей с рюкзаками за спиной, которые идут гуськом по тропинке и любуются красотой расцветающего летнего утра…

– А может, нам по-другому сделать? – сказал отец.

Зина очнулась.

– Папа, ты про что?

– Может, нам вот как сделать: мы с Антоном в деревню, а ты догоняй ребят.

– Да? А это разве можно?

Радость была внезапной: Зине в голову не приходило, что все еще можно поправить, вернуть, догнать.

– А почему же нельзя? Сядешь в поезд, пошлешь телеграмму. Они пишут, где остановятся в пути?

– Да. Они придут в Кострому, а потом сядут на пароход.

– Вот в Костроме ты их и встретишь.

Зина бросилась к отцу и, как маленькая, обняла его за шею:

– Папочка, как ты хорошо придумал! И как же это ты мог так хорошо придумать?

– А мы – без тебя, да? – спросил Антон.

– Видишь, какой ты! – упрекнул его отец.