Он с самого начала знал, что спрятать от Мортона фиктивные дела не удастся. Они обычно согласовывали все иски, какими занималась фирма. И вообще, рано или поздно Мортону в руки обязательно попадется папка с непонятными материалами, поскольку в этом и состояла одна из его главных обязанностей — следить за правильностью оформления документации. Сеннетт считал, что Робби как-нибудь выкрутится, и не очень беспокоился, а Макманис, наоборот, придавал этому разговору большое значение и обсуждал подготовку к нему несколько часов.

Первоначально решили, что истцы по этим делам (агенты ФБР) сами будут являться в офис. Но позднее Стэн нашел более простой выход. Когда Мортон начнет натыкаться на иски, надо все валить на меня. Мол, клиентов нам направляет Джордж Мейсон, работающий этажом ниже. Мол, во время председательствования в коллегии адвокатов он протолкнул постановление о гонораре, получаемом за направление клиентов другому адвокату, и теперь пожинает плоды. И значит, первичные беседы с клиентами проходят в его офисе, он же делает черновой набросок иска. Вот почему Мортон не принимает в этом участия.

Я был единственным, кого эта фантазия не вдохновила. Действительно, в отличие от некоторых адвокатов по уголовным делам, которые находились в состоянии постоянной войны с обвинением, у меня не было причин отговаривать клиентов от сотрудничества, если это могло им помочь. Но на этом моя «дружба» с властями заканчивалась. Кроме того, я всегда помнил о защите некоторых семейных ценностей. Мой отец происходил из семьи обедневших виргинских аристократов. Мама вышла за него замуж по расчету, чтобы стать аристократкой, и меня назвала Джорджем в честь самого знаменитого отцовского (и моего) предка, Джорджа Мейсона, считающегося автором афоризма «Все люди созданы равными». Этот афоризм впоследствии у него позаимствовал Джефферсон, как и «Билль о правах», который мой предок замыслил со своим другом Патриком Генри. Мне всегда казалось, что, защищая права обвиняемых, я сохраняю верность своему выдающемуся родственнику и его идеалам. Ради него, не говоря уже о репутации адвоката, предполагающей конфронтацию с обвинением, я не хотел, чтобы моя фамилия осталась зафиксированной в анналах операции «Петрос».

Но Сеннетт настаивал. Мол, мне необходим предлог для частых визитов к Робби и Макманису, на что адвокаты, работающие в здании, обязательно обратят внимание. От этого никуда не денешься. К тому же инициатива будет исходить не от меня, а от Фивора. Он станет посылать ко мне в офис письма, афишируя наши отношения. В конце концов, это просто мой долг — поддерживать своего клиента. Стэн спорил искусно, и я, как всегда, увяз в знакомом болоте компромисса, где обретаются адвокаты защиты.

Теперь, в разговоре с Мортоном, Робби выдал свою историю насчет старого доброго Джорджа Мейсона. Мортон слушал, снимая время от времени очки в металлической оправе, деформированной ежедневным плохим обращением. Стекла запотевали, и их следовало протирать. Затем он снова водружал их на толстый нос. Ивон удивлялась, как Диннерштайн за все эти годы так и не раскусил Робби. Объяснения друга его удовлетворяли. Робби ответил на несколько рутинных вопросов относительно дела и отпустил Ивон.

Она сразу позвонила мне, чтобы предупредить на тот случай, если я вдруг столкнусь с Диннерштайном где-нибудь в здании. Ее рассказ навеял на меня уныние. С самого начала я ощущал давление со стороны Сеннетта и сознавал, что, позволив использовать свою фамилию в качестве подпорки операции «Петрос», я попаду на крючок. Потом он предложит мне активно лгать или втянет Робби в какую-нибудь сомнительную авантюру, которая может нанести вред его интересам, но будет важна для операции «Петрос», а также для моей дружбы со Стэном. Он хотел, чтобы я помогал ему делать его работу в ущерб своей. Больше всего из колеи меня выбивало то, что я находился сейчас в каком-то странном заторможенном состоянии и даже не знал, как на все реагировать.