Миллер выбрался из машины, через лужайку от дома к нему бежала жена.

— Я должен был встретиться с главным инженером, — сказал он. — Когда я связался с секретарем… — голос его задрожал от злости. — Где это, черт возьми?

— В бассейне.

— Что?

— Когда я сегодня утром пила кофе в патио, я этого не видела. Кто бы это ни сделал, он должен был выждать, пока я уйду днем на корт.

Она продолжала говорить, а Миллер быстро шел вдоль цветочных клумб возле дома. Обойдя дом, он остановился около бассейна и посмотрел вниз.

Бассейн был пуст. Они планировали в этот уик-энд вызвать людей с его стройки, чтобы те заменили трубы перед тем, как заполнить на лето бассейн водой.

На стене кто-то черной краской от края до края нарисовал страшный ствол.

У Миллера запершило в горле. Он сглотнул и только тогда смог заговорить.

— Они хотели, чтобы прошло время, и мы решили, что они ушли, удовлетворившись тем, что забрали моего отца, — он посмотрел на огромный, черный, зловещий символ, и у него перехватило дыхание.

Череп. “Мертвая голова”.

— Какого черта им надо? — сказала его жена. Он ответил вопросом на вопрос:

— И что, черт возьми, нам теперь делать?

Снова шел дождь, хотя по сравнению со вчерашним ливнем он был совершенно безобидным. Сол сунул руки в карманы пальто, напомнив себе, что сейчас июнь, а не март, и пошел дальше по тротуару вдоль Дуная.

Привыкнув к жаре израильской пустыни, признал он про себя, очень легко замерзнуть в такую погоду. Он вспомнил оросительную систему, над которой так долго трудился. Эти два дождливых австрийских дня превратили бы его скудную, сухую землю в оазис. Сол представил это чудо, и ему мучительно захотелось домой, но он подумал, есть ли у него шанс вернуться туда.

В тумане дождя по реке тащились баржи. Сол прошел под мокрыми деревьями, вошел в парк и приблизился к унылой эстраде. Он шел по ней, и дощатый пол глухо грохотал у него под ногами.

На перилах сидел рябой мужчина и курил сигарету. На нем был расстегнутый коричневый нейлоновой макинтош, а под ним темно-коричневый костюм. В профиль у него был сильно выступающий вперед подбородок. Курил он так, будто и не слышал шагов приближающегося к нему Сола.

Сол обратил внимание на человека в точно таком же макинтоше, который стоял неподалеку под каштаном и с необычайным интересом наблюдал за птичками, спрятавшимися в кроне дерева.

Сол оставался на безопасной дистанции от человека на перилах. Сквозь щели в крыше над эстрадой капал дождь.

— Итак, Ромул, — сказал рябой и повернулся. — Как поживаешь?

— Очевидно, вход запрещен.

— Без шуток. Тебя засекли еще в аэропорту. С тех пор мы не спускали с тебя глаз.

— Я не пытался просочиться. Первое, что я сделал, — позвонил в булочную. Не забывай, эта встреча — моя идея.

— И это, друг мой, единственная причина, по которой ты еще топчешь эту землю, — рябой отбросил сигарету в сторону. — У тебя дурная привычка нарушать правила.

— Это мой приемный брат нарушал правила.

— Да. Но ты помог ему бежать, вместо того чтобы повернуть его.

— Догадываюсь, у тебя нет брата.

— Три брата.

— На моем месте ты бы помог им или выступил бы против них? Рябой не отвечал.

— Кроме того, мой приемный брат был убит, — глухо сказал Сол. Даже по прошествии трех лет после смерти Криса воспоминания болью отзывались в сердце.

— Мы здесь, чтобы говорить о тебе, а не о нем.