Подумав, Мисаилов решил подкатить к княжескому дому в крытом экипаже, стоившем на целый гривенник дороже обычного. И непременно, чтобы рысак был вороной масти и в белых яблоках.

Подходящий экипаж отыскался на Воскресенской площади. Рысак был огромен, едва ли не в человеческий рост. Заплатив полтину сверху, Терентий Платонович повелел кучеру мчаться во весь опор, и тот, понимая пассажира, гнал повозку по узким улицам, не забывая хлестать направо и налево нерадивых. С оглашенным ором: «Тпру!» остановился у самого крыльца и, приняв с поклоном щедрые чаевые, так же лихо укатил, как и прибыл, помахивая длиннющей, в три хвоста, нагайкой.

В окне второго этажа дернулась занавеска, на какое-то мгновение предстала вытянутая физиономия, и Терентию Платоновичу очень хотелось верить, что это был князь Курагин.

Поднявшись на крыльцо, Мисаилов коротко позвонил. Дверь открылась не сразу, где-то в глубине комнат, преодолевая многометровое пространство холла, раздались негромкие шаги, затем уже ближе – сдержанный кашель, а потом дверь распахнулась, и он увидел высокого человека. Широкой черной бородой и горделивой осанкой он мог сойти за генерала или, во всяком случае, за какого-то важного сановника, если бы не золоченая ливрея швейцара.

– Вот что, голубчик, доложи своему хозяину, что прибыл господин Мисаилов… по очень важному делу.

– Его сиятельство уже ждут вас, – произнес швейцар и поспешнее, чем следовало бы для столь знатной фигуры, отступил в сторону. – Давайте я вас провожу.

Разумеется, Терентию Платоновичу приходилось бывать в богатых домах, в основном по роду своей службы (правда, знакомство с такими домами не заходило дальше передней), а однажды он был даже приглашен на бал, что организовал купец первой гильдии Ерофеев. В самом начале бала ему стало дурно, и он ушел, но все же он имел некоторое представление, какое богатство может содержаться внутри. Но он никогда не подозревал, что внутреннее убранство дома может быть столь роскошным. Казалось, тщательнейшим образом была продумана каждая мелочь: от слоников, стоявших на рояле, до тяжелых портьер на огромных окнах.

Поднялись на второй этаж и остановились перед высокой широкой дверью из красного дерева. Швейцар негромко постучал.

– Емеля, я же говорил, что сильно занят, и просил меня не беспокоить, – раздались из комнаты зычные раскаты.

– Ваше сиятельство, так вы же сами наказывали…

– Ах, да! – прозвучал из-за двери несколько рассеянный голос. – Войдите!

Швейцар распахнул дверь. Преодолевая накатившую робость, Терентий Платонович вошел в комнату. За огромным столом, вырезанным из дорогих темно-красных пород дерева, сидел обладатель зычного и властного баритона. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять – перед ним сидел важный государственный сановник, а их за время службы Терентий Платонович насмотрелся предостаточно.

Поднявшись из-за стола, князь величаво зашагал к оторопевшему Терентию Платоновичу и, мягко пожав его руку, сдержанно представился:

– Князь Курагин, Иван Федорович.

– Дворянин Мисаилов, помощник делопроизводителя канцелярии, – промямлил Терентий Платонович, чувствуя, что язык прилип к небу. Именно так и должен выглядеть вершитель судеб: величаво, важно, а голосище должен иметь такой, что на хрустальных люстрах позвякивают подвески.

– Прошу вас, – показал князь на свободный стул.

Привычно, как и подобает человеку его ранга, устроился за столом, положив крупные руки на зеленое сукно.

– Стало быть, вы и есть Терентий Платонович? – загудел князь.

– Именно так, ваше сиятельство.