|
Зато совершенно невероятный шрам на руке чуть ниже локтя — очень сложный перелом был, открытый и, скорей всего, осколочный. Похоже, потом его не один раз оперировали. И вся грудь в шрамах — тонких, длинных, неглубоких, нисколько не нарушающих гармонию безупречной мускулатуры и гладкой, слегка загорелой кожи. Федор поймал взгляд Павла, едва заметно усмехнулся и почесал грудь правой рукой. На правой руке не было указательного пальца и половины безымянного. Павел заметил эту снисходительную усмешку — и мгновенно успокоился. Кажется, тут жалеть некого. Вон как этот красавец ловко продемонстрировал все свои боевые раны. Может быть, еще и гордится ими? Ну да, шрам на роже мужикам всего дороже… Интересно, в каких таких сражениях он заработал всю эту неземную красоту? Ему, похоже, и двадцати нет. А шрамам — лет пять.
— Здравствуйте, — спокойно сказал Федор, подходя ближе и с пристальным интересом рассматривая Павла. Почти так же, как Павел только что рассматривал его самого. — Это вы отец Гарика? Я вас чуть позже ждал. Мне показалось, Зоя на час назначала. Извините, я в таком виде… Сейчас оденусь — и мы поговорим. Проходите вот в эту комнату, подождите, я через минуту… Федор снял фартук — под ним были широкие цветастые трусы, а как же иначе, — и повернулся, собираясь уходить по коридору за горизонт, но тут Павел опомнился. — Минуточку, минуточку, — заговорил он широкой прекрасной спине. На спине тоже был тонкий белый шрам, слева, прямо напротив сердца. — Я не отец Гарика, это недоразумение получилось! Федор тут же повернулся к нему и без всякого удивления сказал: — А, то-то я смотрю — рано… А чей вы отец? Или вы по поводу диплома? — Да ничей я не отец! — Павел сам почувствовал, до чего глупо это звучит, и заторопился, пытаясь объяснить свое появление: — И я не по поводу диплома… Я вообще-то с Зоей хотел поговорить. По делу! А ваш мальчик дверь открыл и сразу: «Проходите, проходите!» И не спросил ничего, а я даже сказать не успел… — А Зои нет, — спокойно прервал его скороговорку Федор. И замолчал, и уставился на Павла ожидающе. — Ну да, это я уже понял, — скучно сказал Павел. — Жаль. Очень надо было поговорить. Из-за горизонта по коридору понесся слоновий топот, и через секунду в пределах видимости нарисовался толстый румяный пончик — рыжий, веснушчатый и, естественно, в цветастых широких трусах. В этой семье, наверное, униформа такая. Пончик подскакал поближе, задрал щекастую мордашку, уставился в глаза Павлу веселыми любопытными глазами, просиял улыбкой и крикнул: — Мама на р-р-работе! Это о Зое, что ли? Мама… Во как. Этого Павел не ожидал. — Так ведь суббота, — пробормотал он, думая совершенно о другом. — Суббота, выходной… Почему на работе? Где на работе? — В клубе! — еще громче крикнул пончик, и попрыгал на месте, и помахал руками, и опять уставился в глаза Павлу веселыми круглыми глазами. — Мария, помолчи минутку, — строго приказал Федор, снял трубку телефона, стоящего на тумбочке под зеркалом, нажал несколько кнопок своей изуродованной рукой — быстро, будто гамму проиграл, — и вопросительно глянул на Павла: — Вас как зовут? — Павел. Павел Браун. Федор кивнул, еще несколько секунд молчал, потом громко и четко сказал в трубку: — Зоя, тебя ищет Павел Браун. И отвел трубку на полметра от уха. Даже Павел слышал шум, который несся из нее, — грохот, ритмичные удары, музыка какая-то, пронзительные выкрики в такт музыке, и на фоне всего этого — сердитый женский голос, вроде бы слегка задыхающийся и прерывистый: — Федор, я работаю! Через двадцать минут! Будет перерыв! Федор положил трубку, подумал, пожал плечами и сообщил Павлу то, что он и так слышал: — Через двадцать минут у Зои перерыв будет, может, успеете. |
