Она вдруг открыла глаза:

— Это правда? Вы настоящие? Неужели это не сон и не бред? И ребенок жив? И я еду домой? И Доминик рядом?

— Все это правда, Виллему, — нежно сказал Доминик, но голос у него дрожал. — Хочешь, я ущипну тебя за руку. Господи, от тебя остались кожа да кости!

Она почувствовала боль. Все происходило на самом деле! Виллему разрыдалась.

Дома ее тут же уложили в постель, в ее собственную постель в Элистранде, и все старались хоть чем-нибудь ее порадовать. Родные, встревоженные и огорченные, по очереди заходили к ней, все приносили что-нибудь лакомое.

Но никто не сказал ей, что Ирмелин уже родила.

Виллему сама поняла это, увидев стройную фигуру Ирмелин.

— Кого ты родила? — спросила она однажды вечером, когда Ирмелин сидела возле ее кровати.

Ирмелин отвела глаза:

— Мальчика. Он родился слишком рано, но теперь он уже окреп. Его будут звать Альв, он такой маленький и хорошенький.

Виллему улыбнулась, губы у нее дрожали:

— Но ведь он вырастет большим и сильным, и тогда это имя уже не будет ему подходить.

Они помолчали и наконец осмелились взглянуть друг другу в глаза.

— Опасения не оправдались?

— Нет.

Больше Виллему ничего не сказала. Только пожала Ирмелин руку.

— Я так рада за тебя, Ирмелин, — прошептала она после долгого молчания.

— Спасибо!

И тут же Ирмелин прибавила:

— И Никлас, и дядя Маттиас, оба будут с тобой, когда придет время. Они хорошо подготовились к этому.

Виллему смогла только кивнуть.

Заботливый уход уже приносил свои плоды. Виллему округлилась, начала вставать. Доминик все время был рядом с ней.

Он больше не думал о войне и ее исходе и мечтал только о том, как увезет Виллему и ребенка домой в Стокгольм, когда они оба достаточно окрепнут для такого путешествия. Ранение на шее давно зажило, но поворачивать голову было еще трудно. Однако Доминик не обращал на это внимания.

В начале апреля у Виллему начались схватки. Все было готово к этому. Доминик сидел рядом с ней, пока его не услали из комнаты по ее просьбе. Виллему не хотелось, чтобы он, как многие мужчины, сидел с ней во время родов и, может, даже поглаживал ей спину или держал руки у нее на талии. Хватит и того, что с ней будут близкие родственники — Маттиас и Никлас.

Глупышка Виллему. Она хотела до последнего соблюдать приличия.

Но когда схватки усилились, к ней вернулась ее былая дерзость:

— Будь оно все проклято! — кричала она. — Кто это придумал, что исполняя свой долг и рожая ребенка во имя Господа Бога, женщина должна терпеть такую боль?

— Виллему! — строго одернула ее Габриэлла. — Так нельзя говорить!

— Но ведь мне больно!

— Я знаю. Мне тоже было нелегко рожать.

Виллему вспомнила, что у ее матери был еще один ребенок, девочка, которую она родила до Виллему.

— Мама, ведь ты родила ребенка, отмеченного печатью Людей Льда, и не умерла от этого?

— Да, не умерла, дорогая. Но была на волосок от смерти.

— Будем смотреть правде в глаза, мой ребенок тоже может нести на себе эту печать. Говорили, что обычно матерей убивали неестественно широкие плечи ребенка. Это правда?

— Правда.

— Но ведь не всегда у детей бывают такие широкие плечи.

— Конечно, не всегда. К тому же Маттиас и Никлас хорошо подготовились, чтобы справиться с этой трудностью.

— Что значит, подготовились?

— У них есть щипцы и…

Виллему застонала:

— Умоляю, только не это! Где Доминик?

— Где-то в доме, — уклончиво ответила Габриэлла.