Встали еще до рассвета, и вновь им пришлось преодолевать крутой подъем на гору, в некоторых местах почти отвесный, которые пришлось обходить, удлиняя дорогу. Мара, выросшая в горах, легко карабкалась по скалам. Несмотря на искалеченное лицо, которое она старалась прятать, она пожертвовала платок, разрезав его на полосы и соорудив нечто вроде веревки, чтобы облегчить подъем спутникам. Когда выбрались на плоскогорье, стало идти легче, но солнце уже было высоко, посылая вниз жгучие лучи, от которых не спасал даже постоянно присутствующий здесь легкий ветерок. За время подземного похода и восхождения наверх, их одежда превратилась в лохмотья. Теперь в Беате никто не признал бы любительницу красивых платьев, супругу консула. Всегда элегантный кавалерий, выглядел оборванцем, давно сбросил с себя кирасу и шлем, оставив лишь меч. Лица их почернели от горного солнца, и у них возникла новая проблема — отсутствие воды. Они с сожалением вспоминали холодную вкусную воду подземной реки, здесь им приходилось рассчитывать лишь на дождевую воду, которой не было. Они мечтали о дожде и проклинали ясную, солнечную погоду.

Путники двигались по безводному плоскогорью, испещренному карстовыми провалами, одолеваемые голодом и жаждой. Чтобы как-нибудь обмануть себя, они стали жевать траву, сочную зеленую траву, но она не спасала от жажды, а лишь оставляла горечь во рту. Выбившись из сил, они все чаще останавливаясь на привал, спасаясь в тени от беспощадного солнца.

Вечером солнце закатилось за горизонт, стало быстро холодать и темнеть. Они нашли небольшой грот, и остановились на ночлег. Дневной переход без пищи и воды истощил их, у них не было чем развести костер. Наступила темнота, задул сильный ветер, стало очень холодно, нагретые за день камни быстро остывали. Они тесно прижались друг к другу на подстилке из травы, стараясь сохранить тепло своих тел. На рассвете холод стал нестерпимым, и они решили продолжить путь, уже не спрашивая Мару, сколько им еще идти.

— Если мы не найдем воду, то я не переживу этот день, — пожаловалась Беата кавалерию, и у того сжалось сердце от жалости. Но что он мог сделать с искалеченной, больной рукой, ко всему горевшей адским огнем? Травмированные пальцы почернели, рука не действовала, тело сотрясала лихорадка, и силы все больше покидали его.

Начался рассвет. Солнце взбиралось все выше и выше, согрев их теплом, постепенно переходя в убийственную жару. Они брели по безводному плоскогорью, словно в насмешку покрытому сочной травой, подобно привидениям, каждый шаг давался им с трудом. Вдруг Мара бросилась на землю, сделав знак своим спутникам последовать ее примеру, что те мгновенно сделали, свалившись без сил, как мешки с зерном. Мара подползла к ним и сообщила:

— Эти плоскогорья — прекрасные пастбища, татары называют их «яйлами». Я видела стадо овец и двух верховых пастухов — это татары. Я попробую добыть нам пищу, — и она уползла. Время бежало, а ее все не было, солнце все больше припекало, изгоняя остатки влаги из их и так обезвоженных тел. Наконец показалась усталая Мара, таща за собой связанного барашка с перемотанной мордой.

— Это наша еда и питье, — сообщила она. — Татары отогнали стадо в другое место, но надо соблюдать осторожность.

Она сделала ранку на шее барашка и припала к ней ртом, затем, с трудом оторвавшись, сделала приглашающий жест, прикрывая ранку пальцем. Беата, превозмогая отвращение, припала к ранке, и соленая теплая жидкость потекла ей в рот. Затем Беата уступила место кавалерию. Когда обескровленный барашек затих, Мара освежевала его. Им пришлось есть сырое мясо, которое было трудно прожевать, но оно подарило еще немного влаги. Немного подкрепившись, они продолжили путь, Беата заметила, что идти стало легче, да и жара казалась теперь не такой изматывающей.