Вот тут я начал надеяться на то, что у меня появились неплохие шансы в конце концов удрать от них, потому как моя Пеструшка явно вознамерилась продержаться гораздо дольше, чем на то рассчитывали тетоны.

Теперь я был уже совсем, недалеко от деревни и видел, что верхушки тамошних больших вигвамов сплошь облеплены арикарами, наблюдающими за нашими скачками. Но тут послышался выстрел из пищали, и здоровенная пуля просвистела так близко, что оцарапала мне ухо, и только тут я припомнил, что Толстый Медведь любит Большого Носа ничуть не больше, чем сиуксы. Я уже мог хорошо различить, как этот паразит сидит на верхушке своего вигвама и уже снова ловит меня на мушку. А сиуксы уже прямо-таки наступали мне на пятки. Я влип в чертовски затруднительное положение: ежели я сброшу одеяло, тетоны поймут, что я — вовсе не Большой Нос, и так утыкают меня стрелами, что потом никто не отличит меня от дикобраза; а ежели я его не сброшу, то Толстый Медведь так и будет палить по мне из своей кошмарной пушки.

Ладно, подумал я, пускай уж лучше в меня стреляет один арикара, чем сто сиуксов. Оставалось только надеяться, что он промахнется. Так он и сделал, но все же ядро из его пушки начисто снесло кончик уха моей Пеструшке; бедная тварь вдруг встала как вкопанная, а я полетел дальше, через ее голову, потому как ни седла, ни стремян на моей лошадке не было. Одна только уздечка. От восторга сиуксы взвыли так, что я чуть не оглох, а их вождь, далеко обогнавший остальных старый Клейменый Конь, подскакал ко мне, нагнулся и, пока я еще не успел подняться на ноги, схватил меня за шкирку.

Свою винтовку я выронил во время падения, поэтому пришлось врезать Клейменому Коню промеж глаз голым кулаком. Я приложил старому черту так крепко, что он вылетел из седла и катился по земле ровно семнадцать с половиной футов, прежде чем зацепился за что-то и сумел остановиться. Я попытался было захапать его пони за уздечку, но проклятая тварь вывернулась и унеслась прочь. Тогда я отшвырнул в сторону чертово одеяло и помчался к деревне на своих двоих.

Эти глупые сиуксы так удивились, когда Большой Нос прямо у них на глазах превратился в белого человека, что позабыли про свои луки и вспомнили про них, когда я уже пробежал добрую сотню ярдов. А когда они начали стрелять, все их стрелы, кроме одной, пролетели мимо меня, а та одна, пап, к сожалению, поразила меня в то самое место, куда ты прошлой зимой так ловко пнул старика Монтгомери. За это я еще поотрываю этим проклятым тетонам руки по самые яй… ой! по самые колени! Даже если на это уйдет вся моя молодая жизнь без остатка! Ты только подожди, пап: весь народ сиуксов еще не раз проклянет тот час, когда его глупые воины стреляли Элкинсу в спину!

Они снова помчались за мной во весь опор, но было слишком поздно, ведь у меня образовалась чертовски неплохая фора, а в Дакоте пока еще не родился скакун, способный отыграть у меня сто ярдов на дистанции в четверть мили!

Арикары тоже страшно удивились. А некоторые из них от изумления даже попадали с верхушек типи и только чудом не посворачивали себе шеи. Они настолько очумели, что даже не сообразили открыть мне ворота в частоколе, окружавшем деревню, так что мне пришлось открывать их самому. Я с разбегу ударил в эти ужасно хлипкие воротца плечом, сыромятные петли с треском лопнули, и я въехал внутрь верхом на одной из створок.

Сиуксы, вовсю продолжавшие осыпать меня стрелами, едва не влетели следом за мной, но все же в самый последний момент как-то успели осадить коней и прекратили стрельбу, ведь если б они ворвались за мной в деревню, то столкнулись бы с арикарами.