Громадные кристаллы, естественные и ограненные, круглые и состоящие из многоугольников, живые под этим ликующим светом, они представляли собой одушевление огня! Рубины, пылающие всеми оттенками красного — от того чисто-алого, какой получается, если посмотреть на солнечный свет через нежные девичьи пальчики, до того глубочайше красного, мрачного, каким кровоточит сердце.

Сапфиры, сияющие голубым, того редкого цвета, как под крыльями птиц с синим оперением, и сапфиры голубые, как глубины под пенистыми гребнями волн Гольфстрима. Огромные пылающие опалы. Камни, светящиеся аметистовым пламенем. Невиданные камни, чья незнакомая красота заставила замереть в восхищении сердце.

Гроздьями висели драгоценные камни в этом зале света. Но не они заставили ослабить державшие пистолет пальцы Грейдона, не они обратили его в камень.

Лик!

Оттуда, где он стоял, вниз, в середину пещеры, вели циклопические ступени. Слева от них — полушарие мерцающей драгоценностями скалы. Справа — пустота, пропасть, сразу от лестницы отвесно падающая в бездонную глубину. Противоположный край пропасти был не виден.

С дальнего конца пещеры на Грейдона смотрело лицо. Без тела, с опертым на пол подбородком. Колоссальное. Глаза из бледно-голубых кристаллов были направлены прямо на Грейдона. Оно было вырезано из того же черного камня, из которого состояли стены. Но — ни малейшей искры пробивающегося наружу свечения.

Это было одновременно лицо человека и лицо падшего ангела. Лицо Люцифера. Безжалостное и прекрасное. От него исходила сила. Сила, которая, будь она благодетельной, была бы равной божественной, но вместо этого избравшая для себя жребий сатаны.

Кем бы ни был искусный скульптор, он выразил в Лике крайнее олицетворение вековечного и безжалостного стремления человека к власти. В Лике это стремление сконцентрировалось воедино, обрело плоть и форму. Заговорило.

И Грейдон почувствовал, как, отвечая Лику, в нем самом шевельнулось, пробудилось это стремление, быстро окрепло, поднялось тугой волной, плеща и угрожая затопить барьеры, что обычно удерживали его.

Что-то в его душе боролось с этим поднимающимся приливом ада. Боролось, не давая ответить на призыв Лика. Боролось, отводя его глаза от мертвенно-бледных голубых глаз.

И Грейдон увидел, что все лучи, все пылающие атомы фокусируются на этом Лике и что поперек его лба тянется широкий золотой обруч. Словно золотой пот, из-под обруча стекают шарики золота. И медленно ползут по щекам. Из глаз, будто слезы, тоже ползут золотые капли. Пот, слезы, слюна ползли и сливались в золотой ручей, текущий к краю пропасти и оттуда — в бездну.

— Посмотри мне в глаза! Посмотри мне в глаза!

Казалось, что это говорил Лик, — и Грейдон не мог не подчиниться. Он, круша все преграды, взглянул в глаза Лика.

Землю, все владения Земли — вот что обещали ему глядевшие с Лика глаза! И лился из них пламенный исступленный восторг, вопль безрассудства, ликующее осознание полного освобождения от любых запретов.

Он удержался от того, чтобы прыгнуть на ступени и бежать к этой высеченной из черного камня личине, гигантской личине, источающей пот, слюну и слезы. Он обязан вернуться, чего бы это ни стоило…

Чья-то рука стиснула плечо Грейдона. Уши его услышали чей-то голос… голос Соумса:

— Нужно дьявольски долго ждать, пока ты…

А затем — визгливый, истерический крик:

— Билл, Данк, сюда! Посмотрите!.. Боже…

Грейдон рухнул на камень. Покатился. Быстро мелькающие ноги топтали его, били, выколачивали из груди дыхание. Задыхаясь, он приподнялся на четвереньки. Он применил все усилия, чтобы подняться…

Внезапно крик и бормотание троицы стихли. А… он знает, что это значит… Они посмотрели в глаза Лика… и они обещали им то же, что обещали ему…

Он сделал усилие, от которого замерло сердце.