— Но, знаете, скажу вам, как ваш друг, не только, разумеется, ваш, но и всей вашей семьи, если бы она меньше уходила в свои болезни, меньше обращала на них внимания, насколько легче жилось бы ей!

«Так, так, — мысленно произнесла Ольга. — Осторожно при спуске, не поскользнись, чуть-чуть тронула — и хватит, все!»

— Разве? — спросил Готовцев, подумав немного. — Пожалуй, бывает и так, нечасто, но все-таки. Впрочем, — добавил он, — следует и ее понять, все же больна и, сами понимаете, серьезно…

— Ну, еще бы, — горячо заметила Ольга. — Еще бы, понимаю ее на все сто…

«Хватит, довольно. Теперь о чем-нибудь другом».

— Скоро на дачу поедете?

— В общем, думаю, скоро, приму душ, отдохну немного, позвоню кое-куда и поеду. Наверное, не раньше девяти. Мне надо будет подготовиться к «круглому столу», в Доме журналистов. Я же прямо с корабля на бал. В понедельник «круглый стол», если, конечно, не отменят, хотя, думается, вряд ли. Впрочем, позвоню в Домжур, узнаю, уточню время.

— О чем будет «круглый стол»?

— Задачи и перспективы современной журналистики.

— Довольно расплывчатая формулировка, впрочем, все равно, наверное, будет интересно, ведь все то, что вы пишете, читателям всегда нравится!

Ольга по привычке не стала изменять оружию любимому и испытанному, не раз выручавшему ее — лести, однако Готовцев не обратил особого внимания на эти слова, может быть, просто не расслышал.

Машина остановилась у подъезда дома Готовцева.

— Вроде приехали? — Ольга, улыбаясь, глянула на него.

Готовцев взял свой чемодан из багажника, сказал:

— Надеюсь, до скорой встречи. Вы приезжайте на дачу…

— Приеду, — сказала Ольга. — Мы договорились с Адой, что как-нибудь непременно…

Она отъехала от дома, глянула в зеркальце, почему-то казалось, он все еще стоит возле подъезда, глядит ей вслед. И тут же поняла, что ошиблась: возле подъезда не стоял никто.

В последнее время Готовцев никому, даже Аде, не говорил, что ощущает некоторый кризис. Его ничто не радовало, ни успех, сопутствовавший его статьям и выступлениям по телевидению, ни его книги, посвященные международным, всегда актуальным проблемам.

Один на один с самим собой он признавался: «Из меня словно бы воздух вынули, вдруг не стало радости жизни. Нет, как не было».

А ведь была радость, разве можно позабыть росистый рассвет над Волгой, спокойные воды реки, дальний лес, темнеющий на другом берегу. Он сидит в лодке вместе с братом Костей, тот, полуобернувшись к нему, говорит: «Сегодня рыбы будет — вагон!»

— Ну да, — сомневается он. — Уж так уж вагон?

И они долго, долго сидят в лодке, закинув удочки, а солнце, окончательно проснувшись, печет затылок, голову, жжет докрасна плечи, спину, и хочется позабыть обо всем и бултыхнуться в воду, и долго лежать на спине, бездумно глядя в высокое, белесое от жары небо.

А потом они идут с Костей берегом, удочки на плече, в ведерке плещется рыба — плотва, еще какая-то мелюзга, но зато целых пять карасей.

— Улов не ахти, — говорит он Косте.

— Ничего, на уху хватит, — тоном заправского рыбака отвечает Костя. И они идут все дальше, минуя церковь, в которой теперь устроен музей, здесь был убит царевич Дмитрий. Однажды они с Костей заспорили, Костя утверждал, что царевич был убит по приказу Бориса Годунова, а он не соглашался. Ему нравился Годунов, в ту пору он впервые прочитал Пушкина, и особенно пал на душу «Борис Годунов».