Что меня всколыхнуло, заставило почувствовать мышцы, мгновенно наполнившиеся нерастраченной за долгое лежание энергией, и вскочить на ноги, что обострило до предела реакцию, если совсем недавно я ленился даже прихлопнуть назойливую муху?

Возможно, я и нашел бы ответ на эти вопросы, но сейчас было недосуг – нож гуркха был на расстоянии не более десяти сантиметров от моего сердца…

Он умер, так и не поняв, что произошло. Каким-то непостижимым образом его рука оказалась зажата словно тисками, острый как бритва нож, царапнув мою грудь, вдруг резко изменил траекторию и в следующее мгновение уже торчал в груди хозяина.

Я смотрел в стекленеющие глаза разбойника и, казалось, впитывал мрак его души, высасывал его жизненные силы. В этот миг я был вампиром, кровожадным чудовищем, сладострастно наблюдающим за агонией очередной жертвы.

То неведомое, страшное, столько дней и ночей таившееся где-то в подсознании, всплыло на поверхность, разбухло, как чайный гриб в свежем питательном растворе, и теперь я был готов бить, крушить, рвать на куски любого, ставшего на пути.

На мгновение мне стало так страшно, что я едва не потерял сознание. Но только на мгновение. Едва пронзенный кинжалом гуркх свалился у моих ног, как я снова стал бесстрастным, хладнокровным убийцей, трезво оценивающим свои способности и возможности.

И только сейчас я сообразил, что вокруг воцарилась непривычная тишина. Я посмотрел на жителей деревни и окружавших их разбойников и злобно, как растревоженный после долгой зимней спячки медведь, оскалил зубы.

Но если деревенские застыли от изумления – таким они меня еще не видели, – то разбойники остолбенели по иной причине. Они мгновенно сообразили, что двое их товарищей мертвы, но только не могли понять, как все это произошло.

Наверное, гуркхи – по крайней мере некоторые – видели момент удара кинжалом, но как он оказался в груди товарища – это было выше их понимания.

Впрочем, столбняк был недолгим. Завыв на разные голоса, они стаей бросились ко мне, на бегу вытаскивая кто саблю, кто нож, а кое-кто размахивая увесистой боевой дубинкой, окованной стальными шипами.

У них было и огнестрельное оружие, несколько старинных винтовок с тяжелыми резными прикладами, однако жажда отправить меня в ад своими руками омрачила их разум.

Но предводитель разбойников не зря многие годы управлял своим буйным отребьем. Пожалуй, только он и остался достаточно уравновешенным и хладнокровным среди ревущей стаи гуркхов.

Его зычный голос перекрыл вопли подручных, и разбойники, приученные к беспрекословному повиновению сызмальства, остановили свой бег так резко, будто между мною и ними неожиданно выросла стена.

И лишь один, наиболее резвый, то ли не услышал в приступе ярости голос вожака, то ли не счел нужным выполнить приказ. Он подбежал ко мне и со свирепым торжеством на бородатой физиономии замахнулся старинным, изрядно источенным клинком, намереваясь располовинить меня до пояса.

Трижды дурак! Ему бы попристальней взглянуть мне в глаза, прежде чем махать своей железкой…

Я стремительно шагнул к нему навстречу, левой рукой придержал на замахе его правицу с саблей, а правой ударом "тигровой лапы" вырвал горло. Разбойник, будто во сне, сделал несколько медленных шажков вперед, как бы обходя меня, но я уже не смотрел на него.

Я глухо рассмеялся и швырнул кровоточащий кусок под ноги вожаку гуркхов.

Тишина снова упала на деревню, как молот, обернутый тряпьем, на голову болтуна. Разбойники, сами кровожадные и беспощадные звери, вскормленные сырым мясом и вспоенные кровью невинных и беспомощных жертв, были буквально сражены наповал увиденным.

Даже вожак, человек тертый и бывалый, казалось, проглотил палку – стоял вытаращив на меня глаза, будто перед ним вдруг выросло из-под земли привидение.