Однажды вечером, когда Петер возвращался с работы – он служил в радиомагазине, техником, – возле дома его дожидался отец Софи. Пригрозил заявить на него в полицию. И вырвал обещание не искать встреч с его дочерью.

Два дня спустя Софи сама пришла к нему в мансарду. Они провели вместе два часа и, как пишет Дустер, впервые сделали это.

Неделей позже Софи исчезла из жизни Петера. А еще через три недели пришло письмо из Лозанны: Софи определили в один из тамошних закрытых пансионов. В тот же день Петер сел на мотоцикл и отправился в далекую Лозанну. На этом месте Давида сморил сон.

Вообще-то он не любил истории про любовь. И отлично помнил, какую скуку наводили на него в гимназии «Деревенские Ромео и Джульетта» Келлера. Не мог он понять препятствий, громоздившихся на пути этой любви. Не представлял себе тогдашний мир, полный запретов, зависимости и непреодолимых пропастей.

Но на сей раз обстояло иначе. Возможно, потому, что он нашел рукопись в ящике старого ночного столика и это обстоятельство сообщало ей подлинность. А возможно, известную роль сыграли и чувства, всколыхнувшиеся в нем из-за мимолетной, неловкой встречи с Мари. Так или иначе, история Петера и Софи задела его за живое, и он надеялся, что коротенькая молитва автора —»Господи, сделай так, чтобы эта история не кончилась печально!» – была услышана.

Мобильник просигналил, что пришло сообщение. От Тобиаса: «Привет, Давид! Ты наверняка еще дрыхнешь, но мне надо планировать вечер, и я должен знать, выйдешь ли ты нынче на работу. Позвони не откладывая».

Давиду не слишком улыбалось торчать сегодня до трех ночи в шумном, прокуренном баре. Однако мысль о том, что он будет валяться в постели, а Мари опять придет в «Эскину», пугала еще сильней. И даже если она не придет, он лишит себя возможности разузнать, как все было вчера.

Вот почему он позвонил Тобиасу и сказал, что вполне здоров.

– Судя по голосу, не похоже.

– Охрип чуток, как все в эту пору года, – успокоил Давид.

Он наведался в холодный туалет, принял душ, приготовил гренки и чай. Потом надел чистое белье и купальный халат, опять улегся под одеяло, аккуратно сложил прочитанные страницы и взял со столика нечитаные.

В следующий четверг он снова сидел за столиком у окна. И действительно: вскоре после полудня ворота открылись, на улицу колонной по двое вышли девочки в форменных платьях и под присмотром двух суровых женщин лет сорока пяти направились в сторону забегаловки.

Петер опрометью выскочил на крыльцо. Колонна проследовала мимо. Он увидел Софи, узнал ее, несмотря на форму. Она тоже заметила его и взглядом молила не выдавать себя.

Вскоре после этого он получил письмо, где она просила его больше не приезжать, иначе он навлечет на нее большие неприятности. Однако в том же письме Софи сообщила адрес хозяйки забегаловки, на имя которой он может ей писать.

Рассказ о двух следующих годах состоял из описаний Петеровых мук и отрывков из их любовной переписки. Давид читал все это как материалы расследования тяжкого преступления, которое затем совершила Софи: она разлюбила Петера.

Вернувшись в родной город, она заметила, что Петер стал ей чужим, и с удивлением призналась ему: «Ты уже не тот, кому я писала эти письма».

Петер преследовал Софи своей любовью, умолял и грозил, и в конце концов она не нашла другого выхода, кроме как целоваться с другим у него на глазах. На том катке, где они когда-то познакомились.

Короткая молитва, с какой началась эта история, услышана не была. Финал оказался печальным: Петер Ландвай покончил с собой, врезавшись на мотоцикле в скальную стену.

Читая последнюю фразу, Давид почувствовал, как по спине пробежал холодок: «А Петер Ландвай – это я».