— Что вы делали?

Я рассказал ему. Я рассказал ему, как справился с замком, как вышел отсюда, как залез в грузовик, как добрался до места и как прятался потом под лодкой. Я рассказал ему все подробности их разговора, какие только мог припомнить. Я рассказал ему, как был схвачен неподалеку от моста.

Он опять набил свою трубку и неторопливо раскурил ее.

— Раньше у меня могли быть хоть какие-то сомнения, — сказал он. — Но теперь я знаю, что вы невиновны, Коули.

— Как вы это узнали?

— У вас надежный и логический склад ума, но вам не хватает воображения. Тут ваша оценка невысока. Вы трудились и трудились над этими чернильными кляксами, которые вам показывали, но так и не смогли увидеть в них ничего, кроме чернильных клякс. Необходимо весьма активное творческое воображение, чтобы сочинить разговор, который вы мне сейчас пересказали. Мне не нужно других доказательств. Но только мне. Вернон, или Шепп, или кто угодно другой, от кого это зависит, просто рассмеялись бы мне в лицо. Им надо самим послушать такой разговор, вот тогда они с неохотой поверят в него.

— Она выразила опасение, что в коттеджах может быть подслушивающее устройство. Хотелось бы мне иметь при себе магнитофон. Тогда этот бессмысленный побег сыграл бы свою роль.

Он долго смотрел на меня, забыв даже о своей трубке. Между бровей у него залегли две глубокие морщины.

— Вы говорили еще кому-нибудь об этом? — спросил он.

— Нет.

Он принялся расхаживать взад и вперед. Иногда он останавливался, устремив взгляд в пространство, а затем снова начинал ходить.

— Попробовать, во всяком случае, стоит, — сказал он.

— Что стоит попробовать?

— У вас был с собой магнитофон. Но сперва мне придется хорошенько поторговаться с Верноном и Шеппом.

Он вернулся примерно через час с бумагой, складным столиком и карандашами.

— Пришлось-таки попотеть, — сказал он. — По их мнению, я фантазер, сосунок, полоумный. Я испытал все средства: угрозы, лесть, высокомерие, насмешки. Фактически я поставил на карту свою должность ради вас, Пол.

— Не думаю, чтобы вам следовало…

— Ладно. Садитесь и пишите. Я хочу иметь подробнейшую запись разговора. Каждое слово, которое вы сможете вспомнить.

Я взял карандаш и посмотрел на чистый лист бумаги.

— Не помню.

— Слушайте. Вы лежите под лодкой. Темно. Вы промокли. Они идут мимо вас. Они садятся на причал. Кто заговорил первым?

Я написал «Л», что означало Линда, открыл кавычки и начал: «Завтра ты переедешь в Босвортс. Глупо было возвращаться сюда». Я посмотрел на Хилла.

— Я не уверен, что точно воспроизвожу каждое слово.

— Она могла так сказать? По смыслу?

— Да, но…

— Почему вы думаете, что их память окажется лучше вашей? Пишите, как они говорили. Старайтесь по возможности быть точным.

Я написал: «Я останусь здесь. Зря мы дали им повод к пересудам на наш счет».

Дж.: «Он ничего не заподозрил. Здесь полно мошкары. Почему бы нам не пойти в коттедж?»

Он оставил меня одного за работой. У меня было странное ощущение. Я мог припомнить множество вещей, но не мог правильно расположить их. Помнится, Линда сказала что-то вроде: «Ты говорил, что у тебя крепкие нервы. Что ты уверен в себе и ничто не может тебя испугать. Только действовать по плану и ждать. Все учтено». И то, что она говорила об окурках. И о том, что ее тошнит от собственной примерности.

Вспомнив что-нибудь, прежде упущенное, я делал на полях пометки, где требовались вставки.

Уже смеркалось, когда Хилл и охранник пришли за мной и повели меня вниз, в маленькую комнату, где меня впервые допрашивали.