Меж тем наступил ноябрь, ему на смену пришел декабрь и вот уж близится рождество. А корабль, рожденный для битв и славы, призванный сражаться и побеждать, бесславно дрейфует средь водной пустыни. Рождественским вечером бескрайняя гладь океана огласилась пением сотен голосов. Собравшись на палубе, матросы и офицеры пели «Stille Nacht». Хор их звучал торжественно и печально, голоса неслись в безбрежность, где угасали, не находя отзвука.

Среди экипажа множились слухи. Кто-то рассказывал, будто вместе с провизией на катере привезли женщину и теперь ее где-то прячут. А иные утверждали, будто женщин не одна, а целых три, и прячут их в унтерофицерских каютах. Еще говорили, что в машинном отделении завелся бунтарь-подстрекатель. Он баламутит народ, и кочегары не нынче-завтра поднимут мятеж. А главное, говорили, скоро начнется сражение. С кем? Кто теперь их противник? Об этом не знал никто.

До поры до времени дисциплина на корабле еще держалась, а теперь, когда прошел этот слух, люди как с цепи сорвались, ими завладел страх. Экипаж то и дело поднимали по тревоге, но вскоре звучал отбой: тревога оказывалась ложной. Дозорные что ни день «видели» неприятельские суда или самолеты. Те и другие оказывались миражами. Часто среди ночи взвывала сирена. Матросы скатывались с коек, мгновенно одевались и занимали свои места, готовясь к бою. Через некоторое время все отменялось. Поутру одни винили во всем радар, другие говорили, будто на горизонте появились какие-то огни, третьи твердили, что поблизости прошла неприятельская подводная лодка. На поверку выяснялось, что дело вовсе не в огнях и не в подлодке. А в чем тогда? Этого не знал никто.

Боеспособность команды таяла день ото дня. Как раз в эту пору непонятная болезнь свалила капитана Георга. Корабельный врач майор Лео Турба утверждал, будто у него редкая форма тифа. Причем тут тиф? Откуда? Это известие вконец подкосило и без того деморализованный экипаж.

Командиру с каждым днем становилось все хуже. На восьмые сутки начался бред. Ему грезилось, будто он дома, в Бреме. Больной то звал жену, то приказывал седлать коня.

На другой день ему полегчало. Он вызвал к себе Мурлеттера и долго с ним беседовал. Открыто и честно они обсудили настроение экипажа. Под конец капитан отдал приказ наутро готовиться к отплытию.

Люди мгновенно воспрянули духом. Надежда вновь затеплилась в сотнях сердец. Затеплилась и — угасла. Корабль развернулся к югу и стал удаляться от родных берегов.

Наконец вдалеке показалась полоска земли. Сумасшедшая, детская радость захлестнула экипаж, но тут же сменилась горьким разочарованием. Желанный берег оказался Огненной Землей. Корабль вошел в излучину каменистого побережья и там бросил якорь. Вокруг зловеще громоздились неприветливые скалы. Серели камни, поблескивали льдины. Равнодушно, с независимым видом бродили какие-то большие птицы. И холод, холод… Люди больше не упоминали настоящее имя судна, оно забылось, потерялось, вышло из употребления. Теперь все звали корабль «линкором смерти».

В конце января скончался капитан Георг. Люди вздохнули облегченно, с них точно спали невидимые путы. Командование перешло к капитану второго ранга Мурлеттеру. А Мурлеттер все знали — хочет затопить корабль и сдаться. Того же хочет большинство. Значит — жизнь, значит — надежда.

Усопшего похоронили с надлежащими воинскими почестями. Гроб обернули в национальный флаг и скорбно-торжественно спустили в море. Оркестр заиграл гимн Германии. В рядах послышались рыдания. У людей не выдерживали нервы.

Прошло еще десять дней томительной неизвестности. Тревогам, казалось, не будет конца. Теперь почему-то их объявляли гораздо чаще, чем прежде, когда корабль болтался в открытом океане.