|
Погляди на беднягу Геранта. Он хочет вложить душу в искусство, но все считают, что он должен вкладывать ее в секс, потому что он красив и привлекает как женщин, так и мужчин. И это его убивает, потому что он очень хороший человек. Если бы он взял и обратил все свои устремления на секс, он мог бы стать полнейшим негодяем, с его-то данными. Но искусство не может жить без золота. Романтики притворяются, что может, но на самом деле — нет. Они презирают его, как презирали вас, но в глубине души знают, что к чему. Золото — одна из величайших реальностей, и, как любая реальность, оно не сплошь розы. Оно — вещество жизни, а жизнь порой жестока. Поглядите на вашего дядю Фрэнка: его реальностью было искусство, но оно же и принесло ему больше горя, чем радости. Как по-вашему, отчего он под старость обратился в сварливого скрягу? Он пытался изменить свою душу, превратить ее из предмета искусства в денежную единицу, и у него ничего не вышло. А вы с Марией сейчас сидите на куче денег, которую он нагреб в результате этих попыток. Вы пытаетесь превратить всю кучу обратно в искусство, но не удивляйтесь, если порой это оказывается мучительно больно.
— А ты, Симон, во что вложил душу? — спросила Мария. Артур ничего не сказал — он задумался. — Раньше я думал, что в религию. Потому и стал священником. Но религия, которой требовал от меня мир, не работала, и это меня убивало. Не физически, а духовно. Мир полон священников, которых религия убила: сбежать они не смогли или не захотели. Тогда я попробовал науку, и она мне подошла. — Помню, ты часто повторял нам на семинаре: «Стремление к мудрости — обретение второго рая в сем мире», — сказала Мария. — И я тогда тебе поверила. И до сих пор верю. Это слова Парацельса. — Действительно. Великого непонятого гения. В общем, я устремился в науку. Точнее, вернулся к ней. — И она послужила как надо? Точнее, ты ей послужил? — Странно то, что чем глубже я уходил в науку, тем больше она становилась похожа на религию. В смысле, на настоящую религию. Полная самоотдача самому важному, но не всегда очевидному. Иногда люди находят это в церкви, но у меня так не вышло. Я нашел искомое в чертовски странных местах. — Я тоже, Симон. Я все еще ищу. И буду искать. Это единственный путь для таких, как мы с тобой. Но…
Плоть немощна, и беспощаден Враг: Меня смущает Смерти близкой страх.
Это ведь правда, да? — Только не для тебя, Мария. Ты еще молода говорить о страхе смерти. Но насчет Плоти и Врага ты права — хоть это и похоже на проповеди Геранта. — Я иногда думаю об этом, глядя на малютку Дэвида. — Нет-нет, — вмешался Артур. — С тем покончено. Забудь. Дитя изгладило все былое. — Вот речь истинного Артура! — воскликнул Даркур и поднял бокал. — За Дэвида! — Простите, что я разнылся, — сказал Артур. — Ты не ныл. То есть не по-настоящему. Ты просто дал волю вполне законному негодованию. Любой человек имеет право время от времени хорошенько поныть. Это прочищает душу. Очистить грудь от пагубного груза, давящего на сердце, и все такое. — Шекспир, — сказал Артур. — В кои-то веки я узнал твою цитату. — Как мы сильно зависим от Шекспира, — заметила Мария. — «Каким питьем из горьких слез Сирен…» Помнишь? — «Так после всех бесчисленных утрат // Во много раз я более богат», — подхватил Даркур. — Да, это очень подходит. Весьма емко. — Во много раз я более богат. Точнее, во много раз более, чем был богат дядя Фрэнк, — сказал Артур. |
