Анна Старобинец. Лисьи броды
Эта книга посвящается Саше Гарросу, моему покойному мужу и соавтору. Несколько лет назад, в прошлой жизни, мы вместе с ним придумали историю Лисьих Бродов, которая легла в основу романа, написанного мной в одиночку.
Вместо предисловия Часть 0
Баю бай, засыпай, детка, Я с тобой посижу. Если ты не уснешь, монетку В руку тебе вложу. Баю бай, не кричи, не плачь, В доме открыта дверь. Спи, скорей засыпай, иначе В дом явится зверь. (Дальневосточная колыбельная)
Москва. 21.06.1941
Я дышу горячо и часто, как больная собака. Я хочу зажмуриться и погрузиться во тьму. Или открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Он не позволяет мне сделать ни того, ни другого. Ни заснуть, ни проснуться. Тусклый свет, пульсируя, сочится в меня через неплотно сомкнутые веки. Я – собака, издыхающая у ног хозяина. Я – поломанная кукла в руках ребенка садиста. Я закатываю глаза, я оставляю ему только узкие прорези белков – но ему их достаточно. Через эти прорези его монотонный голос проникает мне в мозг вместе с пульсацией света. – В каком мы городе, Максим Кронин? Мои губы горячие и сухие, как опаленная деревяшка, мои губы не подчиняются мне, но подчиняются ему, и я отвечаю: – В Москве. – Какое сегодня число, Максим Кронин? – Двадцать первое июня сорок первого года. – Кто я такой? – Ты Глеб Аристов. НКГБ. – А ты упрямый, Макс. У тебя непросто забрать контроль. В его голосе мне чудится похвала, и на долю секунды я даже испытываю гордость. Как пес, которого похвалили за то, что он нагадил на улице, а не в доме. Если бы я был псом, я бы постарался вильнуть хвостом. – Сейчас я буду считать от десяти до нуля, – говорит он. Дверные петли скрипят. Он отвлекается – и мне удается слегка распахнуть глаза. В амбразуре, открывшейся между век, – три смутных, колеблющихся силуэта. Один – Глеб Аристов, он прямо напротив меня. Еще двое – на пороге, в пепельной полосе света, простертой ко мне от двери через непролазную тьму. Мужчина и женщина. Он – в черном костюме, она – в черном платье. У обоих – светлые волосы. Они как будто ожившее черно белое фото. Они закрывают за собой дверь, и полоса пепла исчезает, проглотив их обоих. – Вы отвлекаете, – голос Аристова звучит раздраженно. – Я хочу попрощаться. Пожалуйста! – говорит женщина. Говорит моя женщина. – Молчи и жди, – Аристов поворачивается ко мне. Я не вижу его лица, но через узкую щель между век различаю руку в лайковой черной перчатке. В черной ладони – карманные часы луковица на тонкой цепочке. Он нажимает на рычажок, и крышка, щелкнув, откидывается. Знакомое, тихое тиканье: по циферблату бежит секундная стрелка. Не вижу, но знаю: на крышке с внутренней стороны – фотопортрет блондинки с родинкой над губой. Фотопортрет моей женщины. Рука в перчатке берет часы за цепочку и раскачивает передо мной. – Я буду считать от десяти до нуля. Я заберу твою волю. Ты должен следовать за моим голосом, Максим Кронин. Его голос тянет меня, как поводок упрямого пса. Но я упираюсь. И я рычу: – Зачем, учитель?! Зачем? Ведь я и так тебе предан! – Боюсь, что родине ты предан больше, чем мне. Расслабься, Макс. Сопротивление бесполезно. Я буду считать – а ты будешь забывать. Сопротивляться. У меня непросто забрать контроль. Сосредоточиться. Не поддаваться. Не подчиняться… – Десять. Твои стандартные навыки останутся при тебе. …Хозяин сказал, что оставит мне мою кость. |
