Когда третий месяц подошел к концу, Лиспет стала ежедневно совершать паломничество в Наркунду, чтобы посмотреть, не идет ли ее англичанин. От этого ей становилось легче, и жена пастора, видя ее счастливей, чем прежде, решила, что она понемногу избавляется от своей «варварской и крайне нескромной причуды». Через некоторое время прогулки эти перестали помогать Лиспет, и она снова стала очень раздражительной. Жена пастора сочла, что наступило время сообщить Лиспет, каково истинное положение вещей: что англичанин обещал жениться на ней только для того, чтобы ее успокоить, что он и не собирался этого делать и что «грешно и неприлично» со стороны Лиспет думать о браке с человеком, который принадлежит к «высшей расе», не говоря уж о том, что он обручен с девушкой-англичанкой. Лиспет сказала, что это невозможно, ведь англичанин уверял ее в своей любви и она, жена пастора, сама подтвердила, что он вернется.

– Как может быть неправдой то, что он и вы говорили мне? – спросила она.

– Мы говорили так, чтобы успокоить тебя, дитя, – сказала жена пастора.

– Значит, вы лгали мне, – воскликнула Лиспет, – оба, и вы и он!

Жена пастора в ответ только склонила голову. Лиспет некоторое время тоже молчала. Затем она ушла из миссии и вернулась в одежде гималайских женщин, невероятно грязная, однако без кольца в носу. Волосы, по обычаю женщин с гор, она заплела в одну косу, перевитую черными нитками.

– Я возвращаюсь к своему народу, – сказала она. – Вы убили Лиспет. Осталась только дочь старой Джаде… дочь пахари и рабыня Тарка-Деви. Все вы, англичане, – лгуны.

Пока жена пастора оправлялась от удара, нанесенного ей сообщением, что Лиспет возвращается к богам своих предков, девушка исчезла и никогда больше в миссии не появлялась.

Она горячо полюбила свой народ, словно желая возместить с лихвой все те годы, что чуждалась его, и вскоре вышла замуж за дровосека, который бил ее, как это водится у пахари, и красота ее быстро поблекла.

– Причуды этих дикарей непостижимы, – говорила жена пастора, – и я полагаю, что в душе Лиспет всегда оставалась язычницей.

Если учесть, что Лиспет была принята в лоно англиканской церкви в столь зрелом возрасте, как пять недель от роду, это утверждение не делает чести жене пастора.

Лиспет дожила до глубокой старости. Она прекрасно владела английским языком и, когда бывала в достаточной мере пьяна, порой соглашалась рассказать историю своей первой любви.

И трудно было поверить, что эта морщинистая старуха с тусклым взором, похожая на тюк ветоши, могла когда-то быть Лиспет из Котгарской миссии.