– Не лгали. На восходе есть… – начал я и запнулся: понятия «озеро» не было ни в ливийском, ни в египетском языках. – Есть водоем, очень большой, с солеными водами.

    Инхапи словно не удивился, что я это знаю, – кажется, был уверен в моих магических талантах.

    Колонна воинов втянулась в ущелье. Строй они не соблюдали и видом своим были похожи на разбойничью шайку – ни панцирей, ни шлемов, ни щитов, окованных металлом. Все это, а также короткий тяжелый меч, длинное копье, строй гоплитов и фаланга, появится в Элладе лет за семьсот до Рождества Христова и приведет к новому виду столкновений – кровавому и беспощадному ближнему бою. Сейчас, в более патриархальные времена, врагов старались поразить таким же способом, как и опасного зверя – издалека, стрелой, дротиком и камнем из пращи. Еще старались напугать криками и угрозами, своей решимостью и числом.

    В эту эпоху так воевали все, кроме ливийцев. Ливийцы не боялись схватки грудь о грудь, предпочитая стрелам мечи и секиры. Не выучка была тому причиной, даже не жажда завладеть добычей и не презрение к смерти, а лишь природная свирепость.

    Слева, на гребне стены, возникла фигурка нашего разведчика. Он махнул дротиком, затем сделал вид, что пронзает им врага, и начал спускаться на дно ущелья.

    – Похоже, наткнулись на шаси, – молвил Иуалат, оскалив зубы в волчьей ухмылке.

    Человек Осохора – я не помнил его имени – скатился по склону:

    – Люди, вождь. Вооруженные. Вступили в ущелье.

    – Сколько их? – спросил я, взмахом руки подзывая к себе старших над сотнями.

    – Осохор считает.

    – Далеко?

    – Пятая часть сехена. Пешие, без колесниц. Два отряда, а в середине – повозки с быками.

    Египетский сехен составлял примерно одиннадцать километров – значит, враг доберется до нас минут через двадцать – двадцать пять. То, что мы встретили врагов, не подлежало сомнению, но кто они и сколько их?

    На фоне неба возникли силуэты Осохора и двух его уит-мехе. Спускаясь, они прыгали по камням словно небольшое стадо горных антилоп. Воины за моей спиной уже готовили мечи и секиры, распускали ремни на связках дротиков, привязывали к запястьям пращи. В сумках пращников глухо шелестели глиняные снаряды, кто-то поспешно – жик-жик! – подтачивал топор.

    – Сотен семь впереди, – доложил Осохор, – потом повозки и еще четыре-пять сотен воинов. В повозках люди в красных плащах. Богатые, мой вождь! Шапки золотые, плащи красные, как солнце на закате, и тоже шиты золотом. Еще ожерелья из бирюзы.

    Сирийцы, мелькнуло у меня в голове. Сирийские князья любили пышно одеваться – в пурпурные финикийские ткани, в тиары, украшенные самоцветами и золотом. Войско, с которым нам предстояло столкнуться, могло быть первой из дружин, отправленных на помощь Шарухену. Видно, в Сирии еще не знали, что Яхмос уже стоит под городскими стенами.

    – Золото… – пробормотал Усуркун.

    – Бирюза… – эхом откликнулся Иуалат.

    – Плащи, – добавил Тахи, старший над третьей сотней.

    Эти трое, как, впрочем, и все остальные за моей спиной, не думали о численном превосходстве врага, о вероятности смерти или тяжелой раны; ими руководил разбойничий инстинкт: всех перерезать и отобрать богатства.