|
Никогда еще в своей долгой карьере «джентльмена-авантюриста» (он обожал этот свой неологизм) Гален не совершал столь ужасающей «промашки» (это слово ему тоже очень нравилось). В самом деле, удар оказался до того силен, что сбил его с ног — во всяком случае, на какое-то время. От его хваленого хладнокровия не осталось и следа. Он стал сильно сутулиться и даже сразу резко постарел. Чувствовалось, что ему тяжело далось долгое и унизительное возвращение к пресному здравомыслию. Во всяком случае, особо запомнилась та остановка в «Весах» в Женеве, где пришлось пережить настоящую оргию подсчетов и множество ответственных встреч с бледнеющими прямо на глазах акционерами. Сказать по правде, принц Хассад страдал и горевал гораздо меньше, поскольку не вложил в проект ни пенса. На самом деле, он, похоже, с трудом сдерживал довольную улыбку, хотя его громоздкий экипаж вызывал постоянное раздражение на городских автомобильных стоянках, а его слуги — неизменное изумление. Все атаки пришлось отбивать Галену; он, как мог, выкручивался, и все же иногда нет-нет да изрекал очередную глупость.
Принц был, бог свидетель, сама тактичность, но время от времени с его губ слетал убийственный смешок. В такие моменты он хлопал себя по коленке и растягивал губы в широкой улыбке, скалясь, точно юркая ящерица, и Гален никак не мог понять, что этого субъекта так развеселило. Хотя человечек с этим своим королевским цветочным горшком на голове, в этой феске с зелеными полосами не произносил ни слова, его ухмылки, точно колючки, впивались в нежную, попранную обманом, плоть сознания бедняжки Галена. Все зашло настолько далеко, что им угрожали арестом, хорошо, вовремя сбежали. И кто угрожал? Его друзья нацисты! Теперь Гален даже немного жалел, что их не арестовали — его уныние было бы облагорожено искуплением. — Ладно, — заметил принц, — что толку теперь терзать себя? Мы действовали ужасно непоследовательно. Надо спасать то, что еще можно спасти. Он великодушно притворился, будто разделяет горе Галена. — Взгляните на все это с другой стороны, — продолжал он тоном мудрого стоика. — Через два-три месяца мы все умрем — вы читали о нервно-паралитическом газе в «Трибюн»? Гален послушно задумался о приближающейся смерти и вдруг повеселел. Правильно, нечего дурить. А принц, ковыряя в зубах, о чем-то все время размышлял; он весь день провел в египетском посольстве — звонил по телефону, рассылал зашифрованные телеграммы. — Мой дорогой друг, — сказал он, — поезжайте в Прованс и займитесь своими делами. Мне нужно кое-что срочно уладить. Но дней через десять я приеду, тогда и решим оставшиеся проблемы. — Вы не бросите меня? — спросил Гален, насупившись и выпятив нижнюю губу. Склонив голову набок, как фокстерьер, лорд Гален обдумывал предложение быть честным. — Признаться в своей глупости? — Именно. — Я как-то об этом не подумал, — произнес лорд Гален, неожиданно почувствовав облегчение. Однако уныние и печаль почти не рассеялись, ибо принц собрался ехать в Лондон и бросить его одного на несколько дней в Женеве, когда ему так необходимо дружеское участие! Хассад между тем был неумолим: ему необходимо кое-что уладить до отъезда домой, и уж тем более до того, как «шарик разлетится», так теперь говорят в Европе. Образ сияющего монгольфьера — самой Европы — летящего вверх и вглубь неведомых эмпиреев будущего был очень точным отчаянное легкомыслие. Ритуал проверки паспортов, потом резкая перемена масштабов — совсем игрушечный пейзаж в сравнении с дуврскими морскими просторами — заставил мысленно вернуться в юность. Он, совсем еще молодой, был секретарем египетского посольства в Англии, которую любил и ненавидел — обычная для восточных людей эмоциональная раздвоенность. |
