…Оттуда, подумал принц, прислушиваясь к мерному стуку колес о стыки рельсов, всё и пошло, их брак стал предметом зависти менее удачливых друзей. Она попросила совсем еще молодого Фарука быть посаженным отцом — ее отец умер, родственников-мужчин не было, и она имела право воспользоваться его помощью, ибо Фаруку вскоре предстояло стать королем. Надо сказать, Фарук великолепно справился с этой ролью, покорив всех своей юной газельей красотой и великосветской обходительностью. До чего же он переменился, думал принц Хассад, гася сигарету. Ленивый, как гусеница, то впадает в ярость, то обливается слезами… Ну и судьба! А начало его правления можно было сравнить с дебютом Нерона, так великолепно все складывалось; он получил в руки власть и был еще полон идеалов. Принц тяжко вздохнул, когда теперешний образ короля сменил образ прежнего обворожительного юноши в его воображении.

Годы, проведенные тогда в Лондоне, где он служил атташе, были очень счастливыми. Судьба им благоприятствовала, Лондон им благоволил. Детишки были хорошенькими и смышлеными, никаких проблем.

— Ты так меня любишь, — говорил он ей, — что наш маленький Фоад наверняка вырастет настоящим мужчиной, будет знать что и как.

— Ты распугаешь все посольство, — сказал он.

Естественно, как в каждой семье, у них тоже бывали сложные и даже критические моменты, однако они были преданы друг другу. Во время ее третьей беременности он заразился неприятной, правда, легко излечимой венерической болезнью от молодой фрейлины, недавно приехавшей из Каира, и был очень угнетен этим неприятным происшествием. Однако Фозия взялась сама за ним ухаживать со страстным усердием. Она как будто даже обрадовалась случаю продемонстрировать силу своей любви; чуть ли не благодарила его за то, что он предоставил ей возможность доказать ему: другой такой жены — самоотверженной и великодушной ему не найти. Его радости и удивлению не было предела. Он наконец осознал, на что способна настоящая женщина. И даже немного испугался. Смирившись с муками стыда, он отдался ее нежным заботам, как ребенок, радуясь, что его простили, что его так опекают. (Тем не менее, фрейлина очень скоро была отправлена обратно в Каир.)

Эта мелкая житейская неприятность не разлучила их, наоборот, даже как будто еще сильнее сблизила. Теперь он иногда позволял себе проявить слабость, потому что знал: она слишком горда, чтобы воспользоваться этим.

— Господи! — сказал он как-то. — Таких как ты больше нету! — Он и вправду так думал.

Она жестко улыбнулась, эта улыбка напоминала усмешку искушенного ученого.

— Я люблю тебя, — пояснила она, как всегда, не очень логично, но емко, — не потому что ты мой муж, а потому что ты настоящий мужчина!

Он тихо повторил последние слова, но возражать не стал. Пусть она как можно дольше лелеет эту свою иллюзию. Потом она поцеловала его в лоб, и он заснул, разнеженный пылом этой материнской ласки. Ну а детям сказали, что «у папы разыгралась подагра».

Итак, жизнь текла спокойно и размеренно, пока не стало ясно, что его вот-вот, исключительно по «дипломатическому» закону тяготения, повысят в звании и назначат на пост, требующий большой ответственности и тяжелых трудов — и то, и другое было ему не по вкусу. И тогда они оба словно заново открыли для себя Египет, обнаружили, что Каир постепенно стал занимать гораздо больше места в их мыслях, чем прежде. Конечно, не столько, сколько Лондон, даже и сравнивать не стоило, просто обоим нужны были новые впечатления. Теперь, как только выпадала возможность, они проводили зиму в Верхнем Египте, и всегда очень не хотелось уезжать.