В одном сюжете «Степку» ловят и причесывают, а он проливает горючие-прегорючие слезы, но затем удирает и вновь обретает девственно растрепанный вид.

Вот эту-то фигурку изумительным образом, сам того не зная, копировал Дитрих. Вероятно, что-то такое в немецком менталитете… Вероятно, некая чисто арийская особенность, которую проглядел Гитлер, когда теоретизировал на эту тему… Впрочем, можно предположить также, что это — своего рода «народная», «лубочная» сторона «сумрачного германского гения».

Так или иначе, но Дитрих нуждался в переводчике. В «адапторе». В спутнике, который представлял бы его русской публике, поскольку сам немец являл собой слишком уж карикатурную фигуру.

И таковым спутником сделался этот самый Георгий. Дитрих подобрал его в харчевне на польской границе, где тот безнадежно пил и очень талантливо врал на смеси языков харчевнику о том, что, мол, должен подъехать его компаньон, и уж тот-то непременно подвезет деньги.

Жизнь Георгия была полна самых разных похождений. Он побывал и в монастырях, и в тюрьмах, и на большой дороге. Большая дорога в те годы была домом для тех, кто не мог прибиться в обычному житью, и, нужно сказать, она неплохо хранила тех, кто умел найти к ней подход. Люди годами не сиживали на одном месте, перемещаясь из монастыря в монастырь — на богомолье, из деревни в деревню — на заработки, из города в город — нищенствовать… И, дожив до старости, заканчивали свои дни где-нибудь на лавке в доме добросердечных крестьян, а то и просто в поле, среди васильков и ромашек.

Георгий обладал чересчур беспокойным нравом для того, чтобы сделать карьеру респектабельного бродяги. Истории, которые он рассказывал, смущали и пугали, — чаще всего они были о нечистой силе и ее власти над людьми. Резкие манеры странника отталкивали, привычка неожиданно заливаться отрывистым лающим смехом заставляла вздрагивать.

Тем не менее Дитрих нашел его вполне подходящим человеком для своих целей. Избавив Георгия от плачевного положения, в которое тот попал в харчевне, где задолжал немалую сумму (немец погасил ровно половину долга), Дитрих забрал его с собой.

Георгий объявил, что пойдет с немцем только потому, что ему самому, Георгию, так охота. Киссельгаузен только плечами пожал. Ему дела не было до побудительных мотивов русского. Ему требовался толмач, вот и все. А Георгий может ломать какую угодно комедию.

И только выехав в путь вместе с Киссельгаузеном, Георгий увидел, что кроме нескольких див, запертых в клетках, и сундука с реквизитом фокусника, немец везет с собой удивительной красоты женщину. Смуглая, с пышной грудью и гибкой талией, она зло блеснула зубами в молниеносной улыбке, когда приветствовала новичка на гортанном языке, которого Георгий никогда прежде не слыхал.

Подумав немного, женщина переменила наречие и заговорила немного гнусаво, но и этот язык Георгию был незнаком. Тогда она засмеялась, совершенно невесело, и отвернулась от своего нового спутника.

От нее исходила удивительная сила. Вероятно, она не была даже по-настоящему красива, но противиться ее женскому обаянию сил у Георгия не нашлось. И все то время, что они проводили вместе в телеге немца, Георгий лежал, скорчившись на соломе, и целовал ноги своей спутницы, которая сидела рядом и с равнодушным видом смотрела в щель холщового навеса. Георгий касался губами длинных желтоватых пальцев на ногах помощницы фокусника, брал в рот то один, то другой пальчик, проводил языком по подошвам, удивительно твердым и в то же время чувствительным.