Его голова была повернута к Джоунасу, но взгляд прикован к окну.

Моментально очутившись подле кровати, Джоунас взглянул на электрокардиограф и увидел, что сердце Харрисона билось очень быстро, но, слава богу, ритмично.

– Там… что-то движется, – повторил Харрисон.

Глаза его следили не столько за окном, сколько за какой-то точкой вне его, скрытой мраком дождливой ночи.

– Это просто капли дождя.

– Нет.

– Обыкновенный зимний дождь.

– Что-то очень нехорошее, – прошептал Харрисон.

В коридоре послышались быстрые шаги, и в палату почти вбежала молоденькая медицинская сестра. Ее звали Рамона Перез, и Джоунас знал, что она всей душой предана делу и прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Ой, как хорошо, что вы здесь, доктор Нейберн. На телеметрической установке его сердце…

– Знаю: забилось очень быстро. Он только что пришел в себя.

Рамона подошла к постели больного и включила висевшее над его головой бра.

Словно не замечая присутствия Джоунаса и медсестры, Харрисон все еще пристально всматривался во что-то, только ему одному видимое. Голосом еще более тихим, чем в прежние разы, в котором чувствовалась непреодолимая усталость, он снова повторил:

– Там что-то движется.

Затем веки его сонно заморгали и закрылись.

– Мистер Харрисон, вы меня слышите? – спросил Джоунас.

Но пациент молчал.

Ритм сердца на мониторе ЭКГ быстро упал со ста сорока до ста двадцати, а затем и до ста ударов в минуту.

– Мистер Харрисон?

Девяносто ударов в минуту. Восемьдесят.

– Он опять заснул, – прошептала Рамона.

– Вроде бы, да.

– Просто заснул, – добавила она. – О коме, думаю, и речи быть не может.

– Да, на кому, пожалуй, не похоже, – согласился с ней Джоунас.

– А ведь он что-то сказал. Что-нибудь осмысленное?

– Похоже, что да. Но что он имел в виду, не совсем понятно, – сказал Джоунас, склонившись над пациентом и внимательно всматриваясь в его веки, под которыми ясно угадывались быстрые движения глаз. Харрисону снова что-то снилось.

Снаружи дождь внезапно превратился в ливень. Усилившийся за окном ветер завыл громче.

– Я ясно слышала слова, он их довольно четко произнес, – проговорила Рамона.

– Да, вполне. А фактически он говорил законченными предложениями.

– Значит, у него нет афазии, – сказала она. – Вот здорово!

Афазия – невозможность говорить или понимать устную и письменную речь – представляет собой одно из наиболее тяжких последствий болезни или тяжелой травмы. Пораженный афазией пациент может общаться только с помощью жестов, но ограниченные возможности языка жестов вскоре начинают его удручать, и он впадает в глубокую депрессию, откуда иногда так и не возвращается.

Харрисону, очевидно, это не грозило. Не грозил ему и паралич, и если в его памяти было не слишком много провалов, то в ближайшем будущем, выписавшись из больницы, он сможет вести нормальный образ жизни.

– Не будем спешить с выводами, – заметил Джоунас. – И не будем строить воздушных замков. Ему предстоит еще долгая дорога. Но в историю его болезни необходимо обязательно вписать, что впервые он пришел в сознание в одиннадцать часов тридцать минут вечера, спустя два часа после возвращения к жизни.

Харрисон что-то бормотал во сне.

Джоунас низко склонился над ним и подставил ухо прямо к его едва заметно шевелившимся губам.