Перемены начались со звонка Дока; он сказал:

— Она ушла.

— Мне очень жаль.

— Что мне делать?

— Вернись к своей обычной жизни.

— Какой жизни?

Добро пожаловать в город стенаний.

Прошло две недели, я начал беспокоиться. Прав был тот философ, который сказал: «Все проблемы происходят от того, что человек не может сидеть в комнате и ничего не делать».

Я пошел в «Зяблики» на Бромптон-роуд. Просто захотелось. На мне был пиджак от Гуччи, я прикинул, что это поможет сойти за своего. В метро подобрал газету «Сауф Лондон пресс». Просмотрел, пока тащились по Дистрикт-лейн. Я чуть не пропустил ее. Маленькую заметку внизу страницы. Тело мужчины найдено рядом с квартирой в Клэпхеме. Жертва хулиганов. Имя мужчины и адрес были мне знакомы.

Я носил его пиджак, жил в его квартире.

В «Зябликах» я заказал пинту обычного, сел за укромный столик. Скрутил сигаретку, поразмыслил, не пришло ли время для виски.

После «Сауф Лондон пресс», после всего этого, я впал в прострацию. Даже не понял, просто откинулся на спинку стула. Я этому в тюрьме научился, точнее, это тюрьма меня научила. Постепенно осознал, что со мной кто-то говорит. Сфокусировал взгляд, заметил, что не прикоснулся ни к пиву, ни к сигаретке. Ко мне обращалась женщина, сидевшая за соседним столиком:

— Я подумала, что мы вас уже потеряли.

Я посмотрел на нее как бы по-серьезному. Прилично за тридцать, в коричневом замшевом пиджаке, черной футболке и модных потертых джинсах. Темные волосы, миловидное лицо и глубокий шрам под левым глазом.

— Задумался, — сказал я.

— Вы были в коматозе.

Ирландский акцент. Мягкие гласные всегда можно различить. Успокаивает. Я хлебнул пива, спрашиваю:

— Пытаетесь меня разговорить?

— Не знаю. Вообще-то вы до сих пор не разговорились.

Без сомнения, она была очень привлекательна, но я колебался. Она говорит:

— В ирландском языке есть чудное слово… bronach… Означает печаль, но чуть-чуть глубже. Именно так вы и выглядели.

А я все не могу заставить свой рот раскрыться. Сидит рядом чудесная женщина, проявляет ко мне внимание, а я прямо как в летаргическом сне.

Она между тем продолжает:

— Вы знаете, у вас не лицо, а месиво. Разбитый нос, синяки… Болит, наверное?

Наконец я выговорил:

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо, мне уже хватит.

Если сомневаешься — нахами. В тюрьме это всегда срабатывало. Я спросил:

— Как это вы пришли одна в дерьмовый претенциозный паб к северу от реки?

Прямо как будто дал ей пощечину. Она дотронулась до шрама, проговорила:

— Так сильно заметно?

Я сказал без всякой жалости:

— А что ж вы с ним ничего не сделаете?

Еще одна пощечина. Она отодвинулась, сказала:

— Извините, что я вас побеспокоила.

Теперь я мог разговаривать, сказал:

— Я Митч, как у вас дела? Не обижайтесь на меня, просто у меня был тяжелый день.

Она улыбнулась. Господи, улыбка была такой ослепительной, что даже шрам куда-то делся. Женщина предложила:

— Давай продолжим? Я возьму полпинты «Гиннеса».

— Да ну его к черту, давай возьмем чего-нибудь покрепче.

— Чего-нибудь грешного?

— Виски всегда грешен.

Заказал два больших. Если очень распалимся, они успокоят. Она сказала:

— Господи, великолепный напиток.

Я посмотрел на нее, спросил:

— Ты всегда говоришь то, что чувствуешь?

— Конечно, а ты разве нет?

— Практически никогда.