|
Кенотаф одиноко и равнодушно высился посреди улицы. Сегодня никто не снимает перед ним шляпу, как это делали тридцать лет назад. Солдаты, которые бились с жестоким врагом, прошли долгий путь и видели цветущие розы Пикардии, сегодня невероятно от нас далеки. Даже их фотографии, в гражданской одежде или в бриджах и обмотках, выглядят архаично. Для современного школьника Ипр или Нев-Шапель ничуть не ближе Севастополя. Чему, собственно, удивляться? И все же я отчетливо помню тот день 1920 года, когда был открыт Кенотаф. Тогда все мы испытывали прилив чувств, наши воспоминания о войне были совсем свежими. Помню молодых женщин в черном и ощущение того, что наши друзья и товарищи по оружию все еще с нами. Ведь мы не забыли, как они выглядели и что говорили. Теперь мы, когда-то ровесники, постарели настолько, что годимся им в отцы.
Приблизившись к Площади парламента, я увидел свет фонаря Часовой башни — знак того, что заседание палаты все еще продолжается. Биг Бен пробил одиннадцать тридцать. Из тучи выкатился полный месяц и на мгновение озарил своим светом аббатство. Шагая по Вестминстерскому мосту, я увидел золотистую цепочку заполненных пассажирами поездов, которые мчались вдоль набережной, увозя домой жителей Кеннингтона, Кэмберуэлла, Брикстона и южных пригородов. Был прилив; когда очередной поезд замешкался в пути, я смог услышать, как вода ласково плещется о камни. Темза… Все берет начало и заканчивается на этой реке, приливы и отливы которой представляют собой не что иное, как пульс Лондона. Подо мной текли темные, маслянистые, стремительные воды. История реки насчитывает девятнадцать столетий — невообразимый срок для живших на ее берегах людей, которые соперничали, любили, ненавидели, строили и сносили, терпели неудачи и добивались успехов. Здесь жили бездари и таланты, добряки и злодеи. Так продолжалось из века в век, от римлян до сегодняшнего дня. Возможно, для каждого поколения Темза, которая приходит со стороны моря и снова возвращается к нему, была символом самой жизни. В Лондоне легко стать одиноким, но не так просто найти уединение. Каждому лондонцу знакома магия тех редких мгновений, которые наступают ранним утром или поздним вечером, когда жизнь замирает и можно посмотреть на Лондон как на опустевшую сцену. Есть города, которые, благодаря вкладу их жителей в историю человечества, становятся бессмертными. Лондон, Афины и Рим относятся к числу таких городов. Для истории Темза и Тибр всегда будут братом и сестрой. Что ни говори, существует некое родство между Вестминстерским аббатством и Парфеноном. Мы жили, боролись, любили и страдали в Лондоне и потому знаем, что эта местность на берегах реки, давшая пристанище миллионам людей, наделена духом — или душой. И эта душа, вкупе с — увы — неотъемлемыми от человеческой природы подлостью и алчностью, продолжает существовать в самом сердце Лондона; эта душа, эта непрерывность человеческих усилий, со всеми победами и постыдными поражениями, которые внушают тем, кто к ним восприимчив, гордость и предвосхищение счастья — и даже, как ни странно это произносить, веру. Биг Бен пробил двенадцать. Над зданием палаты общин все еще горел фонарь. К моему несказанному удивлению, рядом со мной остановилось такси; голос, со столь непривычным в наши дни выговором старого доброго кокни, поинтересовался: — Как насчет кэба, шеф? Заметьте, он спросил не «такси», а «кэб»! Этот вопрос, как и многое другое в Лондоне, казалось, пришел из прошлого. Я обвел взглядом темную поверхность реки, огни набережной, посмотрел на готическую громаду парламента и на призрачный силуэт Вестминстерского аббатства. — Спокойной ночи… Спокойной ночи, Лондон.
Благодарности
Автор хотел бы выразить признательность следующим писателям, чьими текстами он пользовался в работе над книгой: Bell Walter С. |
