Глава XII

 Тюремная карета

 Всласть пошатавшись по городу, мы возвращались домой как-то под вечер и дошли уже до угла Боу-стрит, когда наше внимание было привлечено необычным скоплением народа перед дверьми полицейсквго участка. Мы незамедлительно свернули на Боу-стрит. Человек тридцать или сорок стояло на панели и на мостовой, да еще несколько зевак терпеливо расположилось на другой стороне улицы — видно, кого-то ждали. Мы присоединились к ним и тоже стали ждать; рядом с нами, скрестив руки на груди под фартуком, стоял сапожник с небритым, землистого цвета лицом; убедившись, что ничего не происходит, мы обратились к нему с обычным в таких случаях вопросом: «Что случилось?» Сапожник, предварительно смерив нас взглядом, исполненным непередаваемого презрения, отвечал; «А ничего».

 Мы, впрочем, прекрасно знали, что стоит двоим остановиться на улице и уставиться на какой-нибудь предмет или пусть даже просто в пространство, как вокруг них непременно соберется толпа в двести человек; вместе с тем знали мы также и то, что, если только толпа не рассчитывает на какое-нибудь в высшей степени увлекательное зрелище, она я пяти минут не выстоит без того, чтобы не придумать себе какое-нибудь развлечение. Вполне естественно, поэтому, что следующий наш вопрос был таков: «Чего же все ждут?» — «Кареты ее величества», — отвечал сапожник. Что за диво? Мы и придумать не могли, какое такое дело могло привести карету ее величества к полицейскому участку на Боу-стрит, и начали строить всевозможные на этот счет догадки, как вдруг мальчишки в толпе хором закричали: «Едет! Едет!» — и мы повернули голову.

Крытая повозка, в которой развозят из участка арестантов по тюрьмам, неслась во весь дух, и только тогда нас вдруг осенило, что «каретою ее величества» именуют самую обыкновенную тюремную карету — оно как-то благороднее звучит, и, кроме того, упомянутый выезд в самом деле содержится на средства ее величества и был учрежден исключительно ради удобства леди и джентльменов, отправляющихся погостить в один из домов, которые принято называть «тюрьмой ее величества».

Карета остановилась у дверей участка, и толпа подступила к самому крыльцу, оставив узенький проход для арестантов. Наш приятель, сапожник, в числе прочих зевак, а с ним заодно и мы перешли на другую сторону. Кучер и сидевший рядом с ним человек слезли с козел и прошли в участок. Дверь за ними захлопнулась, и толпа стояла в напряженном ожидании.

Через несколько минут дверь вновь отворилась, и из нее вышла первая пара арестантов — две девушки, из которых старшей было никак не больше шестнадцати, а младшей шел от силы четырнадцатый год. О том, что это сестры, говорило фамильное сходство, сохранившееся между ними, несмотря на страшную печать, которую наложили на черты старшей те два года порочной жизни, что выпали на ее долю. Обе были весьма нарядно одеты, в особенности младшая; но, несмотря на сходство в чертах и нарядах, усугубленное к тому же тем обстоятельством, что сестры были прикованы друг к другу наручниками, — несмотря на все это, трудно было представить себе более резкое различие в их поведении. Младшая плакала навзрыд — не напоказ, не в надежде вызвать сочувствие, а от жгучего неподдельного стыда; она закрыла лицо носовым платком, и во всей ее фигуре выражалось горькое, бесполезное раскаяние.

— Сколько тебе дали, Эмили? — раздался визгливый голос из толпы, принадлежавший женщине с лицом кирпичного цвета.

— Шесть недель и топчак, — отвечала старшая с наглым смехом. — Как-никак, это лучше, чем тюрьма. Куда веселее работать на топчаке, чем сидеть да ждать суда. Вот и Белла тут со мною, по первому разу. Ты чего, цыпленок, голову повесила? — продолжала она шумно и вырвала из рук сестры носовой платок.