Он схватил её за руку и потащил туда, где оруженосец придерживал их лошадей. − Ты не едешь, − сказал он, отпуская мальчишку и удерживая в руках поводья обеих лошадей. − На этот раз ты сделаешь так, как я сказал, и вернёшься в замок.
− Но здесь, должно быть, какая-то ошибка, − возразила она, − Эдмер никому не мог причинить вреда. Он честный парень, честный и добрый. Что ты с ним собираешься сделать? Отцу не понравится, если ты причинишь ему вред. Джон Раздеватель опять тебя провел, подбросив маску в дом невиновного, чтобы сбить тебя со следа.
Ошеломлённый градом протестов, Грэй глядел на неё, перекладывая поводья в другую руку. Она почти пританцовывала от волнения, а её руки дрожали. Задержание обычного вора не могло так её расстроить, − похоже на то, что она знала наглеца и, возможно, располагала сведениями о его деятельности. Пальцы Грэя крепко сжали кожаные ремешки.
− Что ты знаешь об этом Эдмере? − внезапно спросил он.
Она всё ещё продолжала говорить, но этот вопрос пресек её болтовню, длинные ресницы затрепетали, а сама она побледнела.
− Ну же? − настаивал он, − Ты находилась поблизости, когда я возвращался после ограбления. Проклятие, Джулиана, ты подозревала этого парня, и ничего не сказала?
− Я… э…
Она облизала губы и запнулась под его пристальным взглядом. Затем, всхлипнув, резко отвернулась и закрыла лицо руками. К своему ужасу, он услышал плач. Бросив поводья, он поспешил к ней и обнял за подрагивающие плечи.
− Что тебя беспокоит? Что не так? Джулиана?
Он держал её в объятиях до тех пор, пока плач не утих. Она подняла сверкающие от слёз глаза и умоляюще посмотрела на него.
− Эдмер как-то раз спас жизнь моей кобыле. Ее зовут Элиза, я помнила её с тех пор, когда она была еще жеребёнком. Прошлым летом она повредила переднюю ногу, и папа хотел убить лошадь, но я не могла допустить такое. Эдмер спас её. Он никогда бы не опустился до того, чтобы связаться с теми разбойниками.
Он не знал, что ответить, когда она положила голову ему на грудь и всхлипнула.
Грэй знал, что у Джулианы доброе сердце, но очевидно, что она скрывала от всех истинную тонкость своих чувств и способность сопереживать. В этот век жестокости быть добросердечным значило испытывать постоянную боль. Что-то дрогнуло в нём, и он испытал сильнейшую потребность защитить эту женщину, чьё сострадание было большим, чем у любого из тех, кого он когда-либо знал.
− Сладость моя, − прошептал он ей на ушко, − я не могу отпустить этого Эдмера, не поговорив с ним, но обещаю быть справедливым. Если он, как ты полагаешь, невиновен, я не отправлю его на смерть. Даю тебе слово.
− Я хочу пойти с тобой.
− Нет, даже не трать зря силы, чтобы убедить меня изменить своё решение.
− Если только ты не запрёшь меня в моей комнате…
− Успокойся, − проговорил он, отступая от неё. − Только не подумай, что я не способен на это, если ты и дальше будешь испытывать мое терпение.
В ее глазах опять загорелся знакомый ему серебряный огонь.
− Только попробуй, Викинг. Только попытайся.
Он улыбнулся, вспомнив, как она брыкалась в пещере, и заметил, что она покраснела.
− Джулиана, ты хочешь вернуться в замок, перекинутой поперек седла, словно убитый олень?
Её затрудненное дыхание было ему ответом. Она резко отвернулась, выдернула из его руки поводья своей кобылы и взлетела в седло. Он старался самодовольно не ухмыляться, когда спускался на коне вниз по холмам, но как себя сдерживать, если после упорных баталий он всё-таки переспорил её и с таким трудом достиг победы.
Солнце почти село, когда его планы, наконец, стали претворяться в жизнь. Не успел он привезти Джулиану домой, как выяснилось, что все в замке обеспокоены исчезновением Эдмунда. |