— Цыгане, Дэн.

— Может быть, и так, но только никто никогда цыган здесь не видел; и загорались огни самым неожиданным образом, иногда в проливной дождь; но прежде чем к огню успевали подойти, он исчезал, и от него оставалась только влажная черная отметина. И есть на выгоне один такой участок, который животные не любят, — это вокруг того места, которое называют Столб мертвеца. Мои собаки и близко к нему не подходят. Да и весь выгон имеет плохую репутацию. Там, говорят, любили собираться разбойники.

— А не имеет ли к ним какое-нибудь отношение карета Бердоков?

— Вряд ли. Хотя все в округе верят в это. Что весьма полезно. Теперь слуги не разбегаются по ночам из дому. Ну что, приступим?

— Вы помните ту проклятую старую мельницу и три вяза у свинарника? — спросил майор Ламсден.

— Бог мой, еще бы! Я помню даже, как любезно вы тогда сдули их с местности. Они делали нас чересчур заметными.

— Потом, когда их не стало, мы даже скучали по ним… А вы помните Филпотта?

— Ну, спокойной ночи, — сказала миссис Ламсден. — И не забудьте отпустить слуг.

— О, Филпотт…

— Где ваш стакан, дружище?

— Вздор, старина. Вечер только начинается…

— Ну послушайте, почему бы вам не остаться ночевать? Моя жена будет в восторге. Я мигом все устрою.

— Нет, нет, тысяча благодарностей, но мне нужно спешить домой. Я сказал, что буду обратно. И к тому же обещал закрыть на цепочку дверь.

— Воля ваша, конечно, но дождь все еще идет. Не очень-то подходящая погодка для поездки верхом.

— В следующий раз я возьму закрытый автомобиль. А сейчас ничего с нами не случится. Дождь улучшает цвет лица, на щеках распускаются розы. Нет, нет, не будите слугу. Я сам оседлаю лошадь.

Когда они открывали дверь, шквал дождя и ветра ворвался в дом. Было половина второго ночи. Ламсден снова стал уговаривать Уимзи остаться.

— Нет, нет, спасибо, право не могу. Да и погода не так уж плоха: сыро, но не холодно. Иди сюда, Полли, стой же смирно, старушка!

Пока он седлал лошадь и подтягивал подпругу, Ламсден держал фонарь. Лошадь, накормленная и отдохнувшая, слегка пританцовывая, вышла из теплого стойла — голова высоко вскинута, ноздри втягивают влажный воздух.

— Ну, прощайте, дружище. Непременно жду вас опять. Все было просто великолепно.

— Разумеется! Боже мой, конечно! Мои лучшие пожелания супруге. Ворота открыты? Ну, пока.

— Пока.

Стоило ему очутиться за воротами, как ночь показалась светлее, хотя дождь лил по-прежнему. Где-то за нагромождением облаков пряталась луна, время от времени появляясь на небе, — тусклое пятно, бледнее своего отражения на черной дороге. С головой, набитой воспоминаниями, и желудком, наполненным виски, Уимзи что-то напевал себе под нос.

Он поднялся на холм и уже миновал то место, где верховая тропа снова подходит к шоссе, когда некоторая заминка в беге и легкий толчок заставили его обратить внимание на Полли Флиндерс.

— Вот тебе раз, — сказал обеспокоенный Уимзи и остановил лошадь.

Только теперь он заметил, какой на удивление пустынной была дорога. Ни одной машины, ни одного экипажа. Как будто он находился в дебрях Африки. Уимзи поднял лошадиную ногу и стал осторожно ощупывать ее, светя фонариком. Полли стояла спокойно, не пытаясь уклониться и не вздрагивая.

— В добрые старые времена я бы подумал, что она подхватила камень, — произнес он. — Но сейчас…

Однако его диагноз оказался правильным. Металлическая гайка, оброненная, очевидно, проехавшей телегой, застряла между подковой и копытом.