— Да, совсем как Жукл или Зубл. Ладно, Сэлли, так и быть. Жертвую собой. Ведите меня.

— Давайте быстренько еще по одной. А вот и Уоррен. Это лорд Питер Уимзи. За мой счет.

— За мой, — поправил его молодой фотограф, надменный молодой человек с небрежными манерами! — Три больших виски, пожалуйста, лучшего. Впрочем, здесь все на уровне. Ты готов, Сэлли? Тогда двинулись. К двум мне нужно быть на похоронах в Голдерс Грин.

Мистер Краудер, по-видимому, уже уведомленный мисс Твиттертон, встретил их делегацию с мрачной покорностью.

— Руководству это не понравится, — сказал он. — Но думаю, некоторое нарушение правил апоплексического удара ни у кого не вызовет. — Лицо у него было маленькое, озабоченное, желтоватое, как у обезьянки. Уимзи решил, что ему далеко за тридцать. Он обратил внимание на его изящные ловкие руки, одну из которых, правда, портил кусок липкого пластыря.

— Поранились? — вежливо спросил Уимзи, когда они поднимались в студию. — Вам следует быть осторожнее. Руки художника — его средство пропитания. Ногами рисовать не будешь.

— А, пустяки, — сказал Краудер. — Главное, чтобы на царапину не попала краска. Существует такая вещь, как свинцовое отравление. Ну, вот и этот злосчастный портрет, уж не взыщите, какой есть, такой есть. Могу сказать, что самой модели он удовольствия не доставил. Он и копейки не хотел за него дать.

— Не слишком его приукрашивал? — поинтересовался Харди.

— Именно.

Из укромного местечка за грудой всевозможных афиш и плакатов художник извлек холст размером четыре на три и поставил его на мольберт.

— Ого! — удивленно сказал Харди.

Поражала не сама живописная манера — она была довольно проста. Мастерство и своеобразие письма могли бы заинтересовать профессионала, не шокируя в то же время человека несведущего.

— Ну и ну! — повторил Харди. — Он действительно такой?

Подойдя ближе к холсту, он уставился на него так, словно перед ним было лицо живого человека, и он надеялся что-нибудь прочитать на нем. При таком внимательном рассмотрении портрет, по обыкновению всех портретов, расплылся и превратился в сочетание цветовых пятен и линий. Так, благодаря художнику, Харди сделал открытие, что человеческое лицо состоит из зеленоватых и пурпурных точек.

Он снова отступил назад и изменил форму своего вопроса:

— Значит, так он и выглядел, да? — Он вытащил из кармана фотографию Планта и сравнил ее с портретом. Портрет, казалось, насмехался над его удивлением. — Конечно, в этих фешенебельных мастерских фотографии здорово подправляют, — сказал он. — Впрочем, мне-то какое дело? Эта штуковина будет здорово смотреться в газете, как вы думаете, Уимзи? Интересно, нам дадут две колонки на первой полосе? Ну, Уоррен, приступайте.

Фотограф, нимало не тронутый художественными и журналистскими проблемами, молча подступил к картине, мысленно уже перекладывая ее на панхроматические пластины и цветные пленки. Краудер помог ему подвинуть мольберт ближе к свету. Два-три сотрудника из других отделов, совершенно на законных основаниях проходившие через студию, остановились поблизости от места нарушения порядка, словно это было уличное происшествие. Меланхоличный седовласый мужчина, временно исполняющий обязанности покойного Корреджио Планта, пробормотав извинение, отвел Краудера в сторону, чтобы дать ему указания, как лучше наладить осветительные лампы.

Харди повернулся к лорду Питеру.

— Чертовски безобразный малый, — сказал он. — А портрет стоящий?

— Великолепный, — ответил Уимзи.