— Сань, я тебе не говорил, но ты, наверно, и так знаешь, что у меня братьев и сестер родных нет, — начал Вадим издалека, не очень хорошо представляя, как подойти к щекотливой теме.

— Знаю, не пойму только почему.

Голос Сани звучал отстраненно. Он налегал на весла, делал мощный гребок, при этом взгляд его, казалось, был прикован к одной бегущей по воде точке. Он думал о чем-то, что не касалось Вадима, и отвечал ему скорее машинально, чем осознанно.

«Придется отложить разговор до более удобного случая, — подумал Вадим. — Кто бы знал, что с ним творится».

Щуку они в тот день так и не поймали. Саня все утро витал в облаках, на Вадима смотрел отвлеченно, словно его не видел, наконец в полдень встряхнулся и объявил:

— Хватит на сегодня, надо в гости собираться. Возьми мыло и полотенце, вымоемся как следует в реке, а то от нас рыбой разит.

Отдраив друг друга мочалкой до красноты и выдрав от усердия до половины волос из спутанных шевелюр, они отправились по домам одеваться в парадное платье.

Ровно в четыре тридцать Саня зашел за Вадимом. На нем был серо-голубой тщательно отглаженный костюм, белая рубашка и черные, начищенные до блеска туфли. Его белокурые густые волосы были гладко зачесаны назад, что, несомненно, стоило ему титанических усилий после мытья в холодной речной воде. В руке он держал аккуратно завернутую в бумагу книгу. Выглядел Саня торжественно и серьезно, дальше некуда.

— Батюшки-светы, — ахнула бабушка Дуся, — да ты никак жениться собрался! Уж так наладился, глаз не оторвать!

Вадим, воюя перед зеркалом со своей каштановой, не менее буйной отросшей гривой, услышав бабушкины слова, обмер и бессмысленно уставился на собственное отражение. Так вот оно что! Евдокия Федоровна вмиг разглядела то, над чем он два дня ломал голову. Судя по тому, как Саня залился краской по самые уши, следовало предположить, что бабушка попала в точку, и точка эта, как видно, была болезненной. Поэтому Вадим решил не травмировать друга еще больше и сделал вид, что ничего не заметил, хотя любопытство его было возбуждено до предела.

— Не жарко в костюме? — сказал он только. — Я пиджак надевать не собирался.

Пиджак он все-таки надел в знак солидарности, взял коробку конфет под мышку, и друзья с невероятно строгим и официальным видом потопали по мосткам вглубь поселка на глазах у многочисленных зрителей, сидевших по лавкам. Куда они идут, никто не спрашивал — это считалось дурной приметой. И к чему спрашивать, когда и так всем все известно: у Мишки день рождения, парню пятнадцать стукнуло — круглая дата. Отец приехал с деньгами, а главное, с продуктами, навез подарков детям, сыну — велосипед

«Орленок», будет теперь форсить, только в Свирице особо не погоняешь, вместо дороги — канал, вместо тротуаров — доски, но Михаила от гордости так и распирало. Родители подсуетились, устроили для ребятни вечеринку; даром, что сын оболтус, только на беспутные проделки горазд, не в отца, работягу, пошел, а все ж свое дите, родная кровиночка.

Принарядившиеся отроки миновали дома, несколько деревянных коммуналок, Дом культуры, в просторечье именуемый «клубом», куда по вечерам селяне ходили в кино, а молодежь на танцы; на пароме переправились на другую сторону канала и направили стопы к Мишкиному дому, который ничем от других поселковых жилищ не отличался, разве что огород у них больше походил на сад — настоящее чудо, благовонный и свежий, с зелеными лужайками, раскидистыми тенистыми яблонями; посреди лужайки — длинный, уставленный угощением стол.