Закончив обряд, я возложил в самый центр пепелища амулет, после чего юноши потянулись прочь — все, кроме Мурумби, который слыл близким другом Нгалы.

— Что ты можешь рассказать мне обо всем этом, Мурумби? — спросил я, когда мы наконец остались вдвоем.

— Он был хорошим другом, — ответил тот. — Много дней мы провели вместе. Я буду скучать по нему.

— Тебе известно, почему он покончил с собой?

— Он не кончал с собой, — ответил Мурумби. — Его растерзали гиены.

— Подойти с голыми руками к стае гиен — все равно что кончить жизнь самоубийством.

Мурумби, не отрываясь, смотрел на пепел:

— Дурацкая смерть, — горько произнес он. — И ничего не решила.

— А что за проблему он хотел решить? — поинтересовался я.

— Он был очень несчастен, — ответил Мурумби.

— А Кейно и Ньюпо тоже были несчастны?

На лице его отразилось удивление:

— Так ты знаешь?

— Разве я не мундумугу? — в ответ спросил я.

— Но ты ж ничего не говорил, когда они умерли.

— А что, по-твоему, я должен был сказать? — пожал плечами я.

— Не знаю. — Он чуточку помедлил. — Да, тогда ты ничего и не мог сказать.

— А ты сам, Мурумби? — перебил его я.

— Я, Кориба?

— Ты тоже несчастен?

— Ты же мундумугу, ты сам сказал. Зачем же задавать вопросы, на которые и так известен ответ?

— Я хотел бы услышать его из твоих собственных уст, — сказал я.

— Да, я несчастен.

— А другие юноши? — продолжал допытываться я. — Они тоже несчастны?

— Большинство очень счастливо, — сказал Мурумби, и я уловил легкое, едва заметное презрение, проскользнувшее в его словах. — А почему бы и нет? Они теперь мужчины. Проводят все дни напролет в глупых разговорах, красят лица и тела, а по ночам ходят в деревню, пьют помбе и танцуют. Скоро кое-кто из них женится, зачнет детей и заведет себе по шамбе, а в один прекрасный день воссядет в Совете Старейшин. — Он сплюнул на землю. — Ну да, конечно, отчего здесь быть несчастным?

— Действительно, — согласился я.

Он метнул в меня пренебрежительный взгляд.

— Может, ты сам расскажешь о причинах собственного несчастья? — предложил я.

— Ты же мундумугу, — язвительно на помнил он.

— Кем бы я ни был, я тебе не враг.

Он глубоко вздохнул, и напряжение, казалось, вытекло из его тела, сменившись покорностью.

— Я не знаю это, Кориба, — сказал он. — Просто временами мне кажется, будто весь мир состоит из одних врагов.

— С чего бы это? — спросил я. — У тебя вдоволь еды, вдоволь помбе, есть хижина, где тепло и сухо, тебя окружают сородичи кикую, ты прошел посвящение и стал мужчиной, ты живешь в мире, полном… почему же ты думаешь, что этот мир враждебен тебе?

Он указал на черную козу, которая мирно паслась в нескольких метрах от нас.

— Видишь ту козу, Кориба? — спросил он. — Она достигает в жизни большего, чем когда-либо достигну я.

— Не глупи, — нахмурился я.

— Я серьезно, — настаивал он. — Каждый день она дает деревне молоко, раз в год рожает козленочка, а когда умрет, наверняка пойдет в жертву Нгаи. У нее есть в жизни цель.