— Долгую же дорогу пришлось проделать этому обломку, — задумчиво проговорил Кирион. — Десять тысячелетий свободного плавания.

Узас фыркнул. Не то чтобы он не понимал эмоциональной значимости момента — просто сам не испытывал никаких чувств. Ему было плевать.

— Неплохо снова побывать дома, а? — сказал он, все еще ухмыляясь.

Дом. Слово оставило в сознании Талоса огненный след. Мир вечной ночи, где шпили из темного металла вонзались в угольно-черное небо. Дом. Нострамо. Родной мир Восьмого легиона.

Талос, конечно, был там, когда все закончилось. Все они были там. Тысячи воинов легиона стояли на палубах ударных крейсеров и боевых барж, наблюдая за тем, как на окутанный сумрачной пеленой мир рушится смерть: пронзая облачные покровы, пробивая дыры в плотной тьме атмосферы и озаряя все гибельным светом — оранжевым пламенем подземного огня, вырвавшегося на свободу и пожирающего материки. Кора планеты лопнула, словно разорванная гневом самих богов.

В каком-то смысле так оно и было.

Десять тысячелетий назад Талос видел, как горел, содрогался и рушился его родной мир. Он видел гибель Нострамо. Это была жертва. Это было возмездие. Это было — как убеждал он себя — правосудие.

Десять тысяч лет. Для Талоса, жизнь которого измерялась от сражения до сражения, от одного крестового похода до другого, прошло всего несколько десятилетий с того дня, как его планета сгорела. Извращенные законы адской бездны, где легионы предателей укрылись от гнева Империума, подчинили время своей непостижимой логике. Вести счет лет было безумием. Большинство братьев давно бросили это занятие.

Ботинки Талоса простучали по трапу «Громового ястреба». Оказавшись в тамбуре, он мельком взглянул на толпу лоботомированных сервиторов, покорно выстроившихся в десантном отсеке, и ударил кулаком по панели запирающего устройства. Трап свернулся, и противовзрывные двери захлопнулись под хриплый рев гидравлики.

— Думаешь, мы когда-нибудь еще набредем на такой большой осколок? — спросил Кирион, когда «Громовой ястреб» взмыл в небо. — Тут, должно быть, не меньше половины континента с корой вплоть до ядра.

Талос молчал. Он все еще видел ревущее пламя, прорвавшееся сквозь тучи за секунду до того, как родной мир рассыпался на части у него на глазах.

— Обратно на «Завет», — в конце концов произнес он. — А затем на Крит.

II

ВИДЕНИЕ

Внезапность — ненадежный клинок, бесполезный в сражении.

Он ломается, когда войска вновь обретают боевой дух. Он разлетается на части, когда офицеры удерживают солдат от бегства. Но страх не исчезает никогда. Страх — это меч, который от использования становится лишь острее. Так дайте же врагу знать, что вы на подходе. Пусть собственные страхи сразят их с наступлением тьмы. Когда солнце планеты рухнет за горизонт… Когда на город опустится его последняя ночь… Пусть вой из десяти тысяч глоток возвестит об ударе десяти тысяч когтей. Повелители Ночи идут. И никто, встав у нас на пути, не увидит следующего рассвета.

Талос шагал по коридорам «Завета». Воин был облачен в боевую броню, но решил не стеснять себя шлемом. Это лишило Астартес усиливающих зрение сенсоров, зато позволило наслаждаться естественной ясностью, с которой его взгляд пронзал чернильную тьму корабля.

Смертные члены экипажа с трудом видели в темноте. Их глаза были слишком слабы, чтобы уловить остаточное свечение почти обесточенных корабельных ламп. Смертным дозволялось носить с собой фонари, освещая дорогу по сумрачным переходам. Для рожденных на Нострамо Астартес тьмы просто не существовало.