От перепуга у него даже рот раскрылся. Какие же силы управляли им, если он сам крепил связь между Хокватом и Катсуком?

Тсканай пришла в себя, спросила:

– Ты голоден?

Дэвид не понимал, о чем она говорит. Какое отношение имеет голод ко всему остальному? Голоден? Он задумался.

– Ты кушал? – настаивала Тсканай.

Дэвид пожал плечами.

– Кажется да. Немного арахиса, шоколадка…

– Пошли со мной.

Она повела его через всю вырубку к кучкам золы у дальних хижин.

Дэвид шел за ней, отмечая про себя, что кучки эти были разные. Одни из них дымились. Тсканай подвела его к одной такой. Здесь лежало обгорелое бревно и охапка коры.

Идя позади Тсканай, Дэвид заметил, что подол ее платья был мокрым от росы. Утром она ходила по высокой траве. По краю все ее платье было покрыто грязными пятнами, испачкано золой.

Дэвид спросил у девушки:

– Как мне тебя называть?

– Мэ… – Она бросила взгляд на хижину, в которую вошел Катсук. – Тсканай.

– Это означает – Лунная Вода, – сказал Дэвид. – Я уже слышал это имя.

Девушка кивнула и начала маленькой палочкой раскапывать угли в золе. Дэвид обошел бревно.

– Ты давно знаешь Катсука?

– С самого детства.

Он нагнулась над кострищем и стала раздувать угли. Вспыхнул язычок пламени. Девушка подбросила в огонь кусочки коры.

– Ты хорошо его знаешь?

– Я собиралась выйти за него замуж.

– О!

Тсканай прошла в дом и вернулась с двумя старыми эмалированными мисками. В одной плескалась вода, в которой плавали черничные листья. Во второй была серо-голубая масса.

– Здесь голубика, клубни тигровой лилии и камышовые корни, – ответила девушка, когда Дэвид спросил, что это такое.

Мальчик присел у костра, наслаждаясь его теплом.

Тсканай поставила обе миски на угли, вернулась в хижину, принесла эмалированную тарелку, кружку и дешевую ложку. Она вытерла их подолом платья, а затем пересыпала в тарелку разогретую кашу, налила в кружку настой из черничных листьев.

Дэвид сел на бревно и стал есть. Тсканай присела на другой конец бревна и, не говоря ни слова, смотрела, пока он не закончил. Каша показалась мальчику сытной и сладкой. Чай был горьковатым, но после него во рту оставалось чувство свежести и чистоты.

– Понравилось? – спросила Тсканай, забирая посуду.

– Угу.

– Это индейская еда.

– Катсуку не нравится, когда его называют индейцем.

– Пошел он к черту! Он сильно тебя ударил?

– Да нет. Ты еще собираешься выйти за него замуж?

– Никто за него не собирается.

Дэвид кивнул. Катсук ушел в мир, в котором люди не женятся и не выходят замуж.

– Раньше он не был таким жестоким, – сказала Тсканай.

– Знаю.

– Он назвал тебя Невинным. Ты и вправду такой?

– Какой?

– Невинный?

Дэвид не знал, что и ответить. Эта тема ему не нравилась.

– Вот я – нет, – сказала она. – Я была его женщиной.

– Понятно. – Дэвид отвернулся в сторону озера.

– Ты знаешь, почему он назвал тебя Хокватом?

– Потому что я белый.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать. – Дэвид поглядел на большой дом.